— Но ведь в таком платье невозможно ни работать, ни ездить верхом, ни даже просто бегать, — сказала Жанна.
— А оно и не предназначено ни для работы, ни для верховой езды, ни для шумных игр, — рассудительно ответила я. — Оно нужно, чтобы другим себя показать. Оно словно сообщает всему миру: я молода, хороша собой и готова для замужества, а отец мой настолько богат, что я украшаю рукава золотой вышивкой и ношу драгоценную шелковую вуаль. Этот наряд также свидетельствует о моем благородном происхождении, ведь, в отличие от бедных девушек, я даже зимой могу ходить в шелке и бархате, а не в грубой шерсти.
— А я бы ни за что в таком наряде не вышла на люди!
— А тебе бы и не разрешили так выйти! — тут же весьма нелюбезно парировала я. — Ты должна одеваться в соответствии со своим положением в обществе, подчиняться закону и носить вещи коричневых и серых тонов. Неужели ты и впрямь думала, что достигла таких высот, чтобы позволить себе мантию с горностаем? Или, может, ты хочешь получить обратно свой золотой плащ? Говорят, во время боя ты выглядела не хуже любого рыцаря и одевалась как благородные господа. Говорят, ты очень любила свое красивое знамя и блестящее оружие, но больше всего ты любила свой золотой плащ. Значит, не врут: ты виновна в грехе тщеславия!
Жанна вспыхнула и попыталась защититься:
— Меня должны были видеть все! Ведь я возглавляла армию.
— И непременно в золоте?
— Я обязана почитать Господа.
— Ну, по крайней мере, тебе точно нельзя иметь такой головной убор, как у меня, даже если ты и облачишься в женское платье, — произнесла я примирительным тоном. — Тебе придется надевать что-нибудь поскромнее, как и подобает фрейлинам, но ничего столь же высокого и, если честно, столь же неуклюжего. Это будет просто аккуратный чепчик, прикрывающий волосы. А под платьем ты могла бы по-прежнему носить свои сапожки и продолжать сколько угодно ходить пешком и даже бегать. Может, все же примеришь платье? Тогда тебя уже никто не сможет обвинить в том, что ты нарушаешь закон и носишь мужскую одежду. Это ведь признак ереси — когда женщина одевается как мужчина. Зачем тебе рисковать? Почему бы просто не сменить наряд, чтобы твоим врагам не в чем было тебя упрекнуть? Давай наденем хотя бы самое простенькое платье, а?
Она упрямо помотала головой.
— Я дала обет. Обет Господу нашему. И когда король потребует явиться, я должна быть готова вновь вскочить на коня и во всеоружии помчаться к нему на помощь. Я просто солдат, Жакетта, солдат, получивший временную передышку, а не фрейлина твоей бабушки. И одеваться я буду как солдат. Я знаю: вскоре мой король опять призовет меня; возможно, даже завтра…
Я быстро оглянулась. Какой-то мальчишка-паж, несший кувшин с горячей водой, находился от нас достаточно близко и наверняка все слышал. Я выждала, когда он поклонится нам и удалится, и прошептала:
— Тише, тебе не следует даже называть его королем.
Она рассмеялась; на ее лице было написано полное бесстрашие.
— Это ведь я привела его в Реймс, где его и короновали; я стояла там под своим знаменем, когда его помазали на царство; я была первой свидетельницей, как он в королевской короне вышел к своим подданным. Разумеется, он — коронованный король Франции и помазанник божий!
— Англичане вырвут язык любому, кто так скажет, — предупредила я. — Это на первый раз. А если они во второй раз услышат от тебя подобные заявления, то выжгут тебе на лбу клеймо, на всю жизнь изуродовав. Английский король Генрих Шестой — вот кого следует называть также и королем Франции; а тот, кого ты назвала королем, носит титул всего лишь дофина; так его и нужно называть и никак иначе.
Жанна снова рассмеялась и с неподдельным весельем воскликнула:
— Его даже французом называть нельзя! Ваш великий герцог Бедфорд считает, что его нужно называть арманьяком.[10] Однако великий герцог Бедфорд прямо-таки дрожал от страха и метался по всему Руану, собирая войско, когда я стояла под стенами Парижа с французской армией — да, я не собираюсь молчать, именно с французской! — дабы отвоевать нашу столицу для нашего короля, для нашего французского короля! И ведь Париж нам тоже почти удалось взять!..
Я в ужасе зажала уши руками.
— Не желаю тебя слушать! Ты не должна это произносить! Меня же высекут, если я стану тебя слушать!
Опомнившись, она тут же схватила меня за руки и с виноватым видом промолвила:
— Ах, Жакетта, прости! Я вовсе не хочу навлечь беду на твою голову. Обещаю, что больше ничего такого тебе говорить не стану. Но и ты должна понять: я совершила нечто куда более значительное, чем просто призвала людей выступить против власти англичан. Моя армия использовала против них и стрелы, и пушки, и стенобитные орудия, и ружья. Англичан вряд ли волнуют мои речи и мужские штаны, которые я ношу. Дело не в этом. Ведь я нанесла им не одно поражение, и я доказала всем, что они не имеют права распоряжаться моей страной. Та армия, которую я собрала и возглавила, несколько раз подряд одержала над ними неоспоримую победу.
— Надеюсь, им никогда не удастся захватить тебя в плен, а потом допрашивать, задавая тебе коварные вопросы. Иначе, конечно, они вспомнят и о твоих речах, и о твоих призывах, и о выпущенных против них стрелах, и о твоих пушках, которые стреляли по их войскам.
Жанна слегка побледнела — видимо, представив себе подобную перспективу, — и тихо ответила:
— Я тоже на это надеюсь. Но на все воля Божья. Господь милосерден; надеюсь, Он избавит меня от этого.
— Моя двоюродная бабушка сейчас как раз пишет письмо дофину, — почти шепотом поведала я ей. — Они с дядей вчера вечером обсуждали это. Она обещала написать дофину и убедить его уплатить за тебя выкуп. И тогда мой дядя сможет передать тебя фр… арманьякам.
Она благодарно склонила голову, бормоча молитву, а потом с твердой уверенностью заявила:
— Мой король непременно пошлет за мной! Да, он пошлет за мной, призовет меня к себе, и мы продолжим нашу благородную войну.
В августе стало еще жарче; бабушка каждый день после полудня удалялась в свои покои и отдыхала; легкий шелковый полог ее кровати специально сбрызгивали лавандовой водой. В спальне у нее было тихо; сквозь щели закрытых ставень на каменный пол падали полоски солнечного света. Бабушка любила, когда я читала ей; она слушала меня, лежа с закрытыми глазами и скрестив руки под грудью на высокой линии талии, и в такие минуты казалась мне похожей на посмертное изваяние, украшавшее надгробие в окутанном сумраком богатом склепе. Отложив в сторону высокий двурогий головной убор, который она всегда носила, бабушка распускала свои длинные, густо пронизанные сединой косы, и они свободно рассыпались по прохладным вышитым подушкам. Она часто давала мне книги из своей библиотеки, повествовавшие о великой романтической любви, о трубадурах и прекрасных дамах, заблудившихся в густом, непроходимом лесу. А однажды она протянула мне книгу и велела:
— Почитай мне.
Это была рукописная копия на старофранцузском языке, и читала я медленно, с трудом разбирая незнакомое написание слов. Читать мешали и иллюстрации на полях, точно побеги шиповника опутавшие весь текст; кроме того, писец, тщательно копировавший каждую букву, обладал чрезвычайно витиеватым почерком, что также затрудняло понимание. Однако постепенно сюжет истории прояснился. В книге говорилось о том, как некий рыцарь, заблудившись в темном лесу, вдруг услышал плеск воды и тронулся на этот звук, желая утолить жажду. На залитой лунным светом поляне он увидел белый мраморный бассейн, журчащий фонтан и купальщицу — неописуемо прекрасную женщину с кожей белее мрамора и волосами темнее ночного неба. Рыцарь, разумеется, тут же в нее влюбился, как и она в него, и отвез ее в замок. Красавица согласилась выйти за него замуж, но с одним условием: каждый месяц он должен давать ей возможность вдоволь плавать, причем в полном одиночестве.
— Ты знаешь эту историю? — спросила бабушка на следующий день. — Тебе отец рассказывал ее?
10
Арманьяки и бургиньоны — феодальные группировки, боровшиеся за власть во времена правления Карла VI; арманьяков возглавлял граф Арманьяк, бургиньонов — бургундские герцоги.