Сыро, холодно в лесу. Устал Парфенов, ждал, когда «утопается» его начальница. Но она, видно, не думает об отдыхе. Петляет среди деревьев, лицо серое, будто покрылось лесной паутиной. Тяжелые рабочие ботинки и лыжные брюки намокли от росы, на куртке и платке застряли хвоинки. По лесу ходить тяжело. Валежник, камни, кочки, болотца, гнилые пни под мхом, хлесткий кустарник, колючий хвойный молодняк, взгорье, низины, топкие берега речушек, ламбушек, заросли осинника — в ином месте без топора не проберешься.
Спина у Парфенова взмокла. Расстегнуть ватник опасно — схватишь простуду. Как ни скучно жить, а умирать не хочется. Сейчас бы хватить грамм двести да закусить жареным рябчиком у костерка. Ни черта ей не делается. Заболела бы на недельку. Он сам бы делал отводы, из кожи вон не лез бы, а потихоньку, полегоньку, не в ущерб здоровью.
— Год урожайный, — Анастасия Васильевна показала на верхушки слей, густо усыпанные рыжими шишками.
Парфенов прислонился к стволу сосны и стал вытирать платком потный лоб.
— Отдохнем, Гаврила Семенович, если вы устали.
— Пора. Четыре часа топаем по лесу без передышки, — сумрачно обронил Парфенов, садясь под сосной.
Анастасия Васильевна достала из сумки сверток с едой и дружелюбно предложила:
— Хотите пирога с грибами?
— Благодарю. У меня есть свои харчи,
Парфенов жадно поедал печеного окуня и глядел куда-то в чащу, явно показывая начальнице, что он не намерен за трапезой вести беседу.
Под осиной с редкой, ярко-красной, пылающей листвой что-то ворочалось, кубарем каталось в ворохе листьев, потом лиственная круглая охапка чуть приподнялась над землей и поплыла. «Ежик, — догадалась Анастасия Васильевна. — Заготавливает подстилку на зиму». На ее колени упала сверху еловая шишка. Она подняла голову и увидела на сучке белку. Рыжеватый зверек забавно умывался лапками. Чуть повыше, в ветвях возилась еще одна белка. Анастасия Васильевна подумала: «Белок много — урожай шишек хороший, семян много. Как бы собрать побольше шишек? А вдруг Зайцев добьется аэросева?»
И задумчиво глядя на березку, на тонкие нежные ветви без листьев, что походили на девичьи распущенные косы, она мысленно представила себе весну в Хирвилахти: на вырубках «пашут якори», лесорубы помогают сеять, молодежь поселка пришла на воскресник, а над лесом кружит самолет и сеет с неба на пустынную лесную землю семена хвойных…
Вдруг сидевший напротив нее Парфенов хрипло крикнул, вскочил, подбежал к ней, грубо схватил под руки и поволок по земле, и тотчас же за ее спиной что-то громко хрустнуло и тяжело ударилось о землю.
И только когда она увидела в двух шагах от себя поверженную ель, она поняла, что произошло. По ее спине пробежал холодок. На бледном лице Парфенова блуждала странная улыбка. Не глядя на нее, он проговорил глухо:
— Вижу, клонится ель. Мне бы раньше крикнуть, а я глазам не поверил. Думаю, померещилось…
Анастасия Васильевна поднялась, чувствуя слабость во всем теле.
— Спасибо вам, Гаврила Семенович.
Парфенов молча снял висевшее на сосновом сучке ружье и, привычно вскинув его на плечо, сказал:
— Ну, что ж, продолжим работу.
Уходя, Анастасия Васильевна покосилась на древнюю старуху-ель, едва не убившую ее. Серый замшелый ствол, как в струпьях, пожелтевшая хвоя, трухлявые корневища, похожие на огромные паучьи лапы.
Столяров сдержал обещание, приехал в Хирвилахти. В вагончике лесорубы приняли его за своего. Одет, как они: куртка нараспашку, шапка сдвинута на затылок, сапоги. Столяров охотно сел играть с ними «в дурачки» Тасуя колоду растрепанных карт, по привычке улыбался. Оксане казалось, что он улыбается ей одной. Она подмигнула Хольме мол, парень ничего, видно недавно завербованный, и чтобы подразнить своего Петруся — тракториста, запела, кокетливо щурясь на Столярова:
Петр обиделся, а Оксана залилась веселым смехом. Когда на развилке Анастасия Васильевна и Столяров сошли с поезда, Оксана решила, что лесничая наняла нового лесника. Высунувшись из окна вагончика, она озорно крикнула:
— Эй, парень! Приходи на тринадцатый! — и пропела игриво: