Сотрудники лесничества собрались в конторе.
— Отводов не делать, не давать рубить, пущай Зайцев хоть двадцать раз приказывает! — горячился Рукавишников. — Он сам понимает, что на нашей стороне закон и совесть. Пошто он не отстаивал накрепко в управлении Святозеро?
— Партизанщина, Василь Васильевич, — подал голос сидевший в сторонке Парфенов, — Приказ Зайцева есть, надо выполнять.
Рукавишников обиделся. Между ним и Парфеновым началась перепалка. Дядя Саша и Коля взяли сторону объездчика. В конторе поднялся шум. Анастасия Васильевна стучала карандашом по столу, просила успокоиться. Спорщики понемногу угомонились.
— Иди, Настасья Васильевна, к парторгу, — сказал Рукавишников после долгого молчания. — Кованен — человек справедливый, обиду нашу разберет, рассудит, поможет.
— Верно, верно! — подхватил дядя Саша, сбивая шапку на затылок. — Мы его знаем. Он рассудит, решит по совести. Иди, Настасья Васильевна, в партийную организацию и заявляй от всех нас несогласие.
— Кованен — секретарь партийной организации леспромхоза, а мы — лес-ни-чество! — вразумительно проговорил Парфенов. — Он не станет защищать нашу позицию.
— Сказал! — насмешливо протянул объездчик. — Да разве дело в том, чей он секретарь? Леспромхозовский аль лесхозовский? Правда-то одна? Дело-то мы делаем одно? Ох, и отсталый ты человек, Гаврюха!
— А ты меня перевоспитай! — насмешливо бросил Парфенов.
— Ничего. Мы тебя всем коллективом перевоспитывать будем. Сам потом спасибо скажешь, — беззлобно усмехнулся объездчик.
— Товарищи, давайте о деле. У нас нет времени препираться друг с другом. Что же мы решим?
— Иди, Настасья Васильевна, к парторгу. Послушай, что он скажет. Мы тебя подождем, домой на щи успеется, — сказал Рукавишников и взялся за свою трубочку.
Анастасия Васильевна вывела на улицу стоявший в сенях велосипед и через десять минут уже была в кабинете парторга.
Павел Антонович Кованен до войны заведовал клубом в районном селе. С фронта он вернулся старшим лейтенантом, демобилизовался, закончил двухгодичную партийную школу в Петрозаводске, был вначале замполитом в небольшом леспромхозе Кондопожского района, затем получил назначение в Хирвилахти, и вот уже пятый год как работал с Любомировым. Старший лейтенант запаса, он носил военную форму без нашивок и погон, сохранив от военных лет выправку, походку и точность. Кованен начинал прием в точно назначенное время, партийные собрания открывал точно в срок, на лекции являлся минута в минуту и даже в лес умудрялся приезжать точно в назначенный им час. В клуб на собрания и вечера он приходил при всех орденах и медалях. Кованен был со всеми на «вы». Любомиров вначале обращался к нему на «ты», но Кованен упорно подчеркивал «вы», и директор стал говорить ему «вы». В леспромхозе Кованена побаивались, но защиты от несправедливости искали у него, а не у директора. Лесорубы о нем говорили: «Павел Антонович — хозяин своего слова. Не обидит понапрасну».
Анастасия Васильевна не раз беседовала с Кованеном о судьбе леса. В первую встречу с ней он откровенно признался:
— Никогда не задумывался над тем, что будет с нашим лесом через пятьдесят-сто лет. Вероятно, будут также рубить, как мы все рубим.
С резкой прямотой, свойственной ее характеру, Анастасия Васильевна рассказала парторгу о готовящемся покушении на запретный лес, не скрыла и того, что Зайцев дал согласие на рубку и приказал ей подготовиться. Она знала: Любомиров добивался разрешения на рубку в то время, когда парторг был на районной партийной конференции.
— Вы не допустите, Павел Антонович. Мы уверены.
Сухощавое лицо Кованена с гибкими бровями и прямым носом хранило непроницаемое выражение, смуглые руки лежали на письменном столе. Отбросив со лба прядку волос, Кованен встал, прошел по кабинету — небольшому помещению с желто-восковыми сосновыми полами. Его полувоенная одежда, выправка, развешенные на стенах карты — отдаленно напоминали штаб воинской части. «Сколько ему было лет, когда он пошел на фронт? Восемнадцать, двадцать?» — подумала Анастасия Васильевна, следя за ним глазами. За дощатой стеной гудели приглушенные голоса.