В кабинете наступило молчание. В открытую форточку проникала с улицы песня, далекая, грустная. Очевидно, пели в женском общежитии. Тракторист Филиппыч тихо покашливал в кулак, лебедчик Карху чиркал спичкой о коробку, спичка ломалась, он брал другую, машинист Гутаев чертил ногтем по кумачевой скатерти стола, Куренков шарил в карманах комбинезона, ища папиросы. Баженов раскрыл перед ним свой портсигар. Сузи попыхивал короткой трубочкой и смотрел в пространство.
— Кто хочет сказать, товарищи! — Кованен устало оглядел сидевших. Взор его остановился на Куренкове. — Михайло Кузьмич, ваши соображения? Святозеро — ваш участок.
— Мой, — охотно согласился Куренков, метнув быстрый взгляд в сторону директора. — Мои соображения? Могу сказать. Лес святозерский, товарищи, очень подходящий для нас лес. Сосна строевая, ель резонансовая, береза лыжная. Дерево к дереву. Тонкомеру мало, осины не густо. Вот в Черноволоках, Павел Антонович, осины — сила, леший ее побери! Пока кубик хвойняку наберешь, семь потов сойдет. На таком лесе плана не вытянешь.
— Михайла Кузьмич, — перебил его Кованпен. — Я прошу вас, ближе к делу. Время позднее, мы все устали.
— Можно ближе к делу, хотя я так думаю: весь лес — наше дело. — Хитроватые глаза Куренкова стрельнули в директора. — Конечно, лесничая на нас в обиде за куртинку. Есть на нас грех, лишнего брать не следовало бы. Настасья Васильевна — женщина занозистая, нраву ее не перечь, однако, с озером, я думаю, надо разобраться по всем статьям. Слово мы свое скажем, как бюро постановит, так и сделаем. Дело серьезное, обмозгуем и решим, чтоб, значит, без ущерба.
Куренков потянулся к портсигару, попросил у лебедчика «спичечку», закурил, обежал товарищей глазами, еще раз повторил: «Как бюро решит, так и сделаем» — и сел.
— Вы тоже член бюро, — спокойно сказал Кованен. — Мы не поняли: вы за рубку или против?
Куренков громко вздохнул:
— Лес больно хорош, Павел Антонович.
— Жаль рубить? — не отставал парторг.
— А откалываться, Павел Антонович, неужто по жалко?
— Значит, вы — за рубку? — не отступал Кованен.
Любомиров сверлил глазами мастера, по он упорно избегал его взгляда.
— С планом, конечно, горим. — Рука Куренкова по привычке подтянула к горлу застежку «молнию» на комбинезоне. — Что и говорить, святозерский лесок выручил бы здорово… Но ежели государству в ущерб, придется поступиться.
Любомиров послал про себя в адрес мастера крепкое словцо. Полез в защитники лесоводов! «Государству в ущерб!» Совсем рехнулся. Проваливает план и бубнит о государственной пользе.
— Лесники встревожились. Стало быть, не зря, — проговорил Куренков, как бы оправдываясь.
— Угу, — кивнул Сузи, не вынимая трубочки изо рта.
Кованен с живостью обернулся к нему:
— Пожалуйста, ваше слово.
«И этот туда же!» — с отчаянием подумал Любомиров.
Сузи, не торопясь, спрятал потухшую трубочку в карман куртки, стряхнул табак с колен. Его маленькое круглое лицо сплошь было исчерчено морщинами. Мастеру давно перевалило за шестьдесят, но он был вынослив, неутомим в работе, никогда не заговаривал о покое и пенсии.
— Лесу в Карелии много. Побережем Святозеро.
Сузи был скуп на слова, все это хорошо знали.
— Коротко и ясно, — одобрительно кивнул Кованен и посмотрел на тракториста. — А вы, что скажете?
Филиппыч — лучший тракторист республики, пользовался большим уважением у лесорубов Хирвилахти. Любомиров старался по лицу тракториста угадать, на чью сторону он станет. Кому, как не Филиппычу, выгодно вывезти побольше древесины. Святозерская древесина — крупномерная, на такой легче всего набрать «кубиков». Но о чем он говорит? Не трогать лес? Коробка спичек, зажатая в руке Любомирова, хрястнула. Да что, они, с ума посходили? Можно подумать, что на партбюро сидят не лесозаготовители, а работники лесничества. Ах, дьявольщина! Уже трое против него. Кованен четвертый… Остаются Карху и Гутаев. Если они его поддержат, силы уравновесятся.
Когда слово взял лебедчик Карху — старый, опытный производственник и предложил запросить трест, как быть с злополучным Святозером, Любомиров понял, что он останется на поле сражения с единственным верным соратником — главным инженером. На старого машиниста Гутаева он уже не рассчитывал: человек он осторожный, против большинства не пойдет. Но Гутаев неожиданно для Любомирова стал возражать парторгу.
— Нам что за дело, заговорил он с сердцем, забыв даже попросить слово. — Бумажку нам прислали по форме, наше дело — рубить и точка. — Гутаев пристукнул по столу большим темным кулаком. — Чего сидим, чего решаем? В толк не возьму. Что же это такое получается? Приходит, значит, к секретарю партийной организации дамочка и фырк-фырк! Мол, не желаю подчиняться приказу; лес мой и вы не имеете права, наука запрет наложила. Все дураки, одна она умная. Ее, видите ли, не спросили, без ее ведома бумагу подписали. А мы ее спрашивать не станем. Бумага законная, правильная. Лес добываем государству, не кому-нибудь. — Машинист закашлялся и махнул рукой, давая понять, что свое он сказал.