— Отказалась? — недоверчиво переспросил Любомиров.
— Да, да! — Стрельцова закивала завитой головой. — Наотрез отказалась: «Не могу, не имею права, за это судят».
— Гм… Отказалась, говоришь? — Любомиров тяжелым взглядом окинул свою верную помощницу. — Твоя близкая подруга, говоришь? Твоя Кланя — честный работник. Бери с нее пример.
— Николай Алексеевич, — голос Стрельцовой задрожал от обиды. — Я старалась для вас…
Любомиров, не обращая внимания на гостью, принялся ходить по комнате. Под ногами захрустели осколки вазы. Стрельцова ушла, обиженная.
За стеной послышался тихий и ласковый голос Антонины Григорьевны: «Спи, маленький, спи, мой котик серенький…»
Любомиров опустился на стул у открытого окна, выходившего в небольшой дворик — палисадник с густо разросшимися кустами черней смородины. В комнату неслышными шагами вошла жена. Любомиров не обернулся.
Антонина Григорьевна, потихоньку вздыхая, собирала с полу осколки фарфора. Ваза свадебная. Жалко. Напомнить Коле, что сегодня двадцать лет, как они поженились? Вазу подарила Колина покойная мать в день свадьбы. Нет, мужу не до того. Расстроила его Анна Корнеевна какой-то телеграммой. Подойти к мужу, спросить, что случилось, Антонина Григорьевна не решалась. Коля не ответит, не любит он, когда она заговаривает о его делах. Конечно, он прав. Что она понимает?..
Антонина Григорьевна взглянула на сутулую спину мужа, на поникшую седую голову, и сердце ее сжалось. Нелегкая у Коли жизнь. С утра до вечера на работе, как заведенный, каждый день неприятности, домой редко приходит в хорошем настроении. В отпуске не был. Не бережет себя. А года немолодые…
— Коля, ты бы лег. — Антонина Григорьевна робко положила руку на плечо мужа. — И не расстраивайся так… Не знаю, что у тебя, но мне на тебя больно глядеть.
Любомиров тяжело поднялся, устало вздохнул:
— Да, пожалуй, пора на отдых.
Под его сапогом хрустнул осколок. Любомиров взглянул под ноги, раздраженно сдвинул брови:
— Что за черепки по всей комнате?
Жена тихо отозвалась:
— Ваза свадебная. Ты разбил. Сегодня двадцать лот…
— Двадцать лет? — повторил Любомиром, наморщив лоб. — Жена смотрела на него с грустью и укором, — Ах, да! — воскликнул Любомиров виновато. — Извини, Тоня, за вазу и плохую память.
Он ласково взял жену за плечи, посмотрел в ее усталые глаза и вдруг ему так ясно представился день свадьбы, как будто это было вчера, и она, Тоня, его невеста, в легком белом платье с сияющими глазами, с толстыми косами и он, бравый, сильный парень, только что отслуживший в армии свой призывной срок.
— Да-а… Стареем мы с тобой, жена… Двадцать лет… Когда они успели пролететь, а?
Антонина Григорьевна тихо заплакала, прижимая голову к груди мужа. Он слышал, как гулко бьется ее сердце, и нежно гладил ее волосы с серебряными нитями на висках. Антонина Григорьевна была счастлива этой редкой и грустной лаской.
Ночью она часто просыпалась. Она слышала, как муж ворочается на своей кровати за перегородкой, вздыхает, чиркает спичкой, курит.
Утром Любомиров встретился с Кованеном на узком тротуарчике против конторы. Кованен сказал о поездке в райком. Любомиров потемнел лицом, но ни слова не произнес.
— Николай Алексеевич, подождем до вечера.
Любомиров смотрел в сторону диспетчерской: рабочий поезд ждал отправления на Святозеро.
— Николай Алексеевич, я уверен: распоряжение отменят.
Любомиров перевел угрюмый взгляд на парторга:
— А если нет? Вы будете отвечать за срыв плана? Каждый час простоя — это кубометры древесины. Механизмы на местах, валка идет, а мы объявим перекур на полный рабочий день?
Кованен что-то хотел сказать, но директор не дал ему говорить:
— Павел Антонович, я тороплюсь. Диспетчер ждет меня. Я еду с рабочими на Святозеро.
Любомиров взглянул на свои ручные часы и широким быстрым шагом пошел по узкой утоптанной дорожке к полотну узкоколейки.
Святозерский лес стоял ощетиненный, угрюмый. Звери и птицы покидали свое вековечное убежище. Тяжело падали на землю спиленные деревья. Ухала и стонала земля. Дрожали пышные зеленые берега озера. В тревоге шумели сосны. По озеру бежала рябь. В прорубленный коридор ворвался ветер. В небе метались и сталкивались рваные дымчатые облака.
Рукавишников совершал обход дальнего участка. Он глядел на леса, прильнувшие к озеру, и вспоминал партизанскую жизнь. Вот и знакомый блиндаж — землянка. Прогнивший потолок провалился, иструхлявились ступеньки, на земляной насыпи густой щеткой разросся ельничек. Старые ели сплели тяжелые ветви над бывшим убежищем партизан. Рукавишников провел ладонью по шершавым стволам. Скоро и они падут долу. Уже долетает сюда слабое рокотанье трактора, тонкий свисток боткинского паровоза. Прощай, лес, прощай, старый друг…