У Зайцева тоскливо заныло сердце. Опять что-то затевается в этом беспокойном Хирвилахти! Догадалась бы она с заочного факультета перейти на очный. Он сам бы помог ей уволиться и переехать в Ленинград. — Зайцев задумался. — А ведь люди в лесничестве старательные. И лесники, и объездчик, и рабочие. Хорошие люди. За свое дело болеют, беспокоятся. В самом деле, дать бы технику в лесхозы, славно зажили бы лесоводы. Пустырям да вырубкам не устоять бы с нашим народом…
Разговор перешел на текущие дела лесничества. Беседа затягивалась. Зайцев вдруг заторопился: он может опоздать на поезд. Анастасия Васильевна пошла проводить его до переезда.
На обратном пути у ворот усадьбы ее догнал Куренков. В руках у мастера были кульки и свертки, из кармана его пиджака торчал хвост сушеного окуня. Он откровенно признался, что путь свой держит к «дружку Гавриле выпить за удачу лесников».
— Вот как! — с незлобивой усмешкой воскликнула Анастасия Васильевна. — Вам-то что за радость пить за нашу удачу. Мы вам помешали план выполнить.
Куренков весело блеснул на лесничую хитроватыми глазами:
— Куренкову выполнить план не помешает и сам бог. Мы свое возьмем на других участках. С моими-то орлами! Экая печаль, что нас вежливенько попросили со Святозера. Мы народ необидчивый. А между прочим. — Куренков перешел на серьезный тон. — Я лично был против рубки. Не веришь, Настасья Васильевна? Однако факт. Спроси парторга. Кованен скажет тебе про мою позицию.
Весельем, дружелюбием и добродушием веяло от этого рослого, плечистого человека, и что-то большее, чем чувство симпатии, уловила Анастасия Васильевна в его пристальном взгляде и рокочущем баске.
— Я вам верю, Михайла Кузьмич. Спасибо за четвертый квартал.
— Слава тебе господи! — воскликнул Куренков, обнажая в широкой улыбке белые крупные зубы. — Не совсем я, стало быть, пропащий человек, ежели мне еще верят да спасибо говорят.
— До свиданья, Михайла Кузьмич.
Куренков шел к избушке приятеля и удивлялся сам себе. Отчего это так? Стоит ему только перекинуться с ней словом, увидеть на ее губах скупую улыбку, он чувствует в себе такой прилив сил, что готов дерево выдернуть с корнем. Она вносит много беспокойства в его дела, но он не хотел бы, чтобы она уехала из Хирвилахти навсегда. А вечер хорош. Посидеть бы с ней вот здесь у реки под плакучей ивой. Куренков постоял У реки. Рыба всплеснула вблизи берега и ушла вглубь. Догорающая заря тронула алой краской тихую воду. Как и зеркале, отражаются облака в полусонной реке.
Куренков застал друга в хорошем расположении духа. Парфенов чистил ружье и насвистывал. Собака лежала у его ног, положив морду на вытянутые передние лапы.
— Здорово, Гаврила. Ты, я вижу, весел? Рад, что ваша взяла?
Парфенов щелкнул затвором ружья, провел тряпкой по стволу:
— Ты про Святозеро? Для меня — это не событие.
Куренков положил снедь на стол, сел на табуретку против хозяина.
— А наш директор сбежал с лесосеки, чтоб с Настасьей Васильевной не встречаться. Вот женщина! Да-а…
Парфенов повесил ружье на стенку:
— Королева недолго продержится на троне. Ликовать ей рано. Кто захочет новых походов с мечом нашей хирвилахтинской воительницы, лесной Жанны д’Арк?
Куренков пристально посмотрел на друга:
— Понимаю… Ее долой, а лесной трон тебе?
Парфенов разворачивал кульки с едой и молчал, но по его виду не трудно было догадаться, что он именно так и думает.
— Гаврила, не надейся попусту. Сидеть тебе в помощниках до гроба.
— Я о себе не думал, — мрачно обронил Парфенов, нарезая кусками колбасу.
Куренков шутливо погрозил ему пальцем:
— Ой, врешь, друг-приятель! Я тебя насквозь вижу. Спишь и во сне видишь золотые деньки, когда сам себе хозяином был. Признаться, мы при твоем правлении повеселее жили, ты умел потрафить нашему брату-лесорубу. Однако, Гаврюха, уважаю я Настасью Васильевну за правильную линию. Ваши все от тебя отшатнулись? Факт.
— Подхалимажники! — Парфенов швырнул на стол ржавый консервный нож.
Куренков поглядел на друга с хитрой усмешечкой:
— Хорош помощничек! Ждет, когда начальник оступится и полетит в яму.
— Мне на своем месте хорошо, — пробубнил Парфенов и, пнув сапогом скулившую у двери собаку, выгнал ее в сени.
Куренков открыл банку килек, положил с десяток рыбешек на ломтик хлеба, густо смазанный горчицей, хлопнул рядом сидевшего друга по колену широченной ладонью и сказал:
— Мой совет тебе, Гаврила: не лезь на рожон. Из лесничих тебя выперли за лень, а из помощников попрут обратно за лень. Она вожжи не спустит. Куда ты пойдешь? В другое лесничество? И на новом месте могут взять тебя, раба божьего, в такой переплет, что небо покажется с овчинку.