Каменная облупленная арка, двор — темный колодец, запах плесени и ржавого железа. Дом серый, скучный, с невысокими окнами. В каком подъезде квартира «47»?
Ее вывела из затруднения пожилая женщина — дворник, в белом фартуке.
— Сорок седьмая? Пятый подъезд, вон в самом уголочке. Вам кого: старуху или молодуху? Квартира ихняя на замке. Старуха на Кавказ уехала, на грязи, а дочка ее у нового мужа, на Петроградской стороне, живет у него без прописки.
Анастасия Васильевна пожалела, что не застала бабушку Генки. Встречаться с Ниной ей не хотелось.
Через четверть часа она была на Петроградской стороне, отыскала на Большом проспекте нужный дом, испытывая неприятное чувство, позвонила у двери квартиры Погребицкого.
Открыла Нина. На мгновенье ее брови-дуги взметнулись, глаза удивленно расширились. Искусно скрыв удивление, притворно радуясь, она схватила Анастасию Васильевну за руку и потащила по длинному полутемному коридору куда-то вглубь. В небольшой комнате, увешанной коврами, картинами, фарфоровыми тарелками, освещенной старомодной люстрой, пахло смесью нафталина и крепких духов.
— Какая вы милая! Вспомнили обо мне! — флейтой пропела Нина и, прошуршав черным шелковым платьем с золотыми искорками, подошла к тяжелой плюшевой портьере, скрывавшей дверь: — Аркадий, к нам гостья, — мягко сказала она.
Портьера колыхнулась, и в комнате появился Погребицкий, выбритый, выутюженный, в коричневом костюме, с тщательно уложенными волосами. Увидев Анастасию Васильевну, он неприязненно поджал губы, но тотчас же сложил их в приветливую улыбку.
— А, наша старая знакомая! Очень приятно.
Голос деланно-ласковый, мягкий и как будто дружеское пожатье руки. Но она понимала, что искренность хозяев была наигранной.
— Садитесь, пожалуйста. Вы давно приехали?
Нина пытливо и настороженно глянула нежданной гостье в лицо. Черное платье делало ее моложе и еще красивее, белую гордую шею опоясывали три нитки матового жемчуга, искусно положенный грим подчеркивал изящную красоту правильных черт ее лица. Она сидела напротив Анастасии Васильевны, прислонившись головой к высокой резной спинке стула. Погребицкий расположился на тугом кожаном диване.
Анастасии Васильевне хотелось поскорее уйти, и она начала без всяких предисловий:
— Алексей Иванович просил меня узнать о здоровье сына. Он давно не получал от вас писем.
— Ах, вот что! — усмешка змеей скользнула но розовым губам Нины. — Право, у меня нет времени на переписку с Алексеем Ивановичем. О мальчике ему писала моя мама. Когда она вернется с курорта, я скажу ей, она напишет.
Анастасия Васильевна внутренне возмутилась: какая подлость!
— Нина, — укоризненно сказал Погребицкий. — Извини, что я вмешиваюсь, но ты неправа, дорогая. Почему ты не отвечаешь на его письма? Он беспокоится о своем ребенке. В таком случае я сам напишу.
Погребицкий скрылся за портьерой. Анастасия Васильевна почувствовала к нему нечто вроде уважения.
— Ну, как живет Алексей Иванович? — очень тихо спросила Нина. — По-прежнему один? Так и живет, как рак-отшельник? Бедняга! — Нина воровато оглянулась на дверь, куда вышел Погребицкий. — Он просил передать мне что-нибудь?
«Он ей не пишет!» — подумала Анастасия Васильевна.
— Нет, Нина Петровна. Вам Алексей Иванович ничего не передавал. Он просил узнать о сыне и только.
В бархатных глазах Нины вспыхнули злые огоньки и погасли.
— Мой благородный, верный рыцарь! Он никого не посвящает в тайны своих сердечных мук. Вернись я к нему через двадцать лет, заплачет от счастья.
«В чем секрет ее власти над ним? — думала Анастасия Васильевна с ревнивой завистью. — Молодость? Красота? Но сколько в ней откровенного цинизма, пошлости, нечистоплотности…»
— О лесном поселке я вспоминаю, как о дурном сне. — Нина полюбовалась игрой света рубина в ее кольце. — Как он не мог понять… — с затаенной обидой начала она, но вдруг оборвала и заговорила с наигранным оживлением — Ах, как чудесно мы провели лето! Июнь — в Сочи, июль — в Гаграх! Проехались на «России» от Сочи до Батуми. Теплоход — мечта. Сколько комфорта! Вы еще не были в отпуске? Советую прокатиться по Черному морю. Мне очень поправился Сухуми. Прелестный город. На улицах пальмы, мимозы…