Это он сказал для панны Зузинской, которая за эскападою наблюдала с немалым интересом.
Проводник вновь хмыкнул.
Титула у него не было, да только ему и без титула жилось неплохо. И, отступив в стороночку — панну Зузинскую, добрую свою знакомую, он поприветствовал кивком, — проводник изготовился наблюдать. Вот тщедушный студиозус ухватился за сумку, запыхтел, отрывая оную от земли. И с нею в полуобнимку попытался подняться… едва не упал и сумку выронил.
Что-то звякнуло. Задребезжало.
А лик студиозуса сделался морковно-красным, ярким.
— Возмутительно! — воскликнул он.
Проводник отвернулся.
Его служебные обязанности, благодаря заботе железнодорожного ведомства, были очерчены четко, и пронос багажа в них не значился.
Для того носильщики есть.
Отстав от сумки, студиозус принялся за чемоданы. С ними он управился легко, видать, не глядя на размер, были они довольно-таки легки. А после все ж вернулся к сумке…
— Что у вас там? — поинтересовалась панна Зузинская, которой сие представление уже успело надоесть. — Камни?
Студиозус отчего-то смешался. Побелел. И неловко промямлил:
— Книги. Очень дорогие мне книги… монографии… — Он все же поднял сумку, которую ныне держал, прижимая к груди обеими руками.
— Зачем вам книги? Там, — панна Зузинская махнула на рельсы, — от книг нет никакого толку…
Говорила она вполне искренне, но студиозус смутился еще сильней.
— Понимаете, — громким шепотом произнес он, косясь на проводника, который делал вид, будто бы занят исключительно голубями. Оные слетались на перрон, бродили меж поездов, курлыкали, гадили, чем всячески отравляли жизнь дворникам и иным достойным людям. — Понимаете… наш домовладелец — черствый человек… как мог я ему доверить то ценное, что есть у меня…
И рученькой этак сумку погладил. Обернулся, смерив лестницу решительным взглядом.
— Мы с кузиной утратили наш дом… но обретем новый. Я верю…
— Два медня, — с зевком произнес проводник и руку протянул. — И помогу…
Деньги студиозус отсчитал безропотно. Но зато на ступеньку взлетел за проводником и сумку почитай выдрал из рук. И в вагоне ее пристроил в наилучшем месте, у окошка, тряпицею отер, бормоча:
— Знания — сила…
Кузина его, разобиженная, ничего не сказала.
Она устроилась на месте, согласно билету, и сидела с видом премного оскорбленным до самого отправления. Студиозус, также обиженный, правда, не на кузину, а на самое жизнь во всем ее многообразии несправедливостей, устроился напротив с тощею книженцией в руках.
Этак они и молчали, с выражением, с негодованием, которое, впрочем, некому было оценить.
Первой сдалась панна Зузинская.
Она сняла шляпку, устроив ее в шляпную коробку, оправила воротник, и манжеты машинного кружева, и сердоликовую брошь с обличьем томной панночки, быть может, даже самой панны Зузинской в младые ее годы.
Из корзины появилась корзинка, прикрытая платочком, и с нею кроткая, аки голубица, панна Зузинская направилась к соседям.
— Не желаете ли чаю испить? — обратилась она вежливо ко всем и ни к кому конкретно.
Девица помрачнела еще больше, верно, живо представив себе посуду, из которой придется потреблять рекомый чай. А кузен ее отложил книженцию и кивнул благосклонно.
— Учись, Дуся, — произнес он, когда на откидной столик скатерочкой лег белый платок, ко всему еще и расшитый незабудочками. — Путь к сердцу мужчины лежит через желудок…
На платочек стала фарфоровая тарелочка с пирожками и другая, где горкой высились творожные налистники, рядом лег маковый пирог…
— Ах, какие ее годы! — Панна Зузинская от этакого нечаянного комплименту зарделась по-девичьи. — Все придет со временем… вы пробуйте, пробуйте… пирожки сама пекла…
Себастьян попробовал, надеясь, что поезд не настолько далеко от Познаньску отбыл, чтобы уже пора пришла от пассажиров избавляться. Пирожок оказался с капустой да грибами, явно вчерашний и отнюдь не домашней выпечки, скорее уж из тех, которые на вокзале продавали по полдюжины за медень.
— Вкусно. — Пану Сигизмундусу этакие кулинарные тонкости были недоступны, разум его смятенный занимали проблемы исключительно научные или же на худой конец — жизненно-финансовые. И оный разум нашептывал, что отказываться от дармового угощения неразумно.