— Я не завишу от тебя.
— Ошибаешься, — хмыкнул Герман.
Накрыв своей ладонью ту часть моей шеи, где находилась его метка, он протянул. — Ты сама всё усложнила, девочка. Но я снова иду тебе на уступки.
Он усмехнулся, погладив чувствительную кожу на моей шее — там, где находился его укус.
— Наташ, я даю тебе возможность достойно принять свою судьбу.
Почувствовав тепло, исходящее от его пальцев — тепло, которое я не хотела сейчас чувствовать, я было дернулась в сторону, чтобы отказаться, чтобы избежать этой непрошеной ласки, но жёсткие мужские пальцы не позволили мне ни на миллиметр изменить своего положения.
— Это единственное послабление, на которое я готов пойти после твоего побега. Твой выбор, Наташ: либо ты прямо сейчас станешь достойной Луной Стаи...
— … либо? — пытаясь сдержать испуг, спросила я.
— Либо ты почувствуешь на себе гнев своего Альфы.
Я не могла выбрать из того, что мне предлагал Герман.
Из такого не выбирают.
Сделать хорошую минуту при плохой игре … или даже самой радостно обманываться.
Не радостно, конечно, но всё же обманываться...
Это всё уже когда-то было. В том моем первом браке.
Я тогда тоже обманывалась, пыталась вытянуть счастье из чего-то, в чем счастья просто не существовало... Мысленно усмехнувшись, я подумала о том, что мои беды с Аркашей сейчас кажутся такими пустячными, такими не значительными: подумаешь, не любил; подумаешь, зло язвил, отдалялся и заставлял меня чувствовать себя ненужной старой вещью. По крайней мере, меня не запирали в Москве — и не принуждали к совместному проживанию.
Сглотнув, я посмотрела на Германа и сказала ему всё как есть — всё, как я думала.
— Я уже испытала на себе ласку Альфы, твёрдость его слова и благодарность за спасение... — я горько усмехнулась при этом. — Не думаю, что гнев Альфы окажется страшнее всего этого.
Герман сузил глаза.
— Наташа, не искушай меня.
Я невесело рассмеялась.
— Даже если бы я и хотела это сделать, то не смогла бы, — честно призналась я, покачав головой.
А затем внутри меня поднялась волна какого-то страшного отчаяния.
— Герман, прошу тебя, отпусти, — попросила я тихонько. Мне казалось, что это ещё возможно... что Герман — тот Герман, которого я знаю; тот Герман, к которому я привыкла, услышит меня — и поймет.
Но Левицкий, зло ощерившись, так же зло рассмеялся.
— Итак, мы выяснили, — хмыкнул он язвительным тоном. — Вместо короткого пути к своему счастью, ты выбираешь длинный.
Его глаза угрожающе сверкнули.
— Что ж, не буду тебе в этом отказывать.
Он быстро сместил руку с моей шеи чуть вниз — и перехватив меня за талию, быстро понес к машине.
Я не сопротивлялась. Даже не потому что не могла (а я на самом деле не могла сопротивляться, так как Герман вроде бы схватил меня как придется, а на деле очень умело перехватил мои руки, прижав их своим телом таким образом, что это не давало мне никакой возможности ни сдвинуться, ни как-то ещё взбунтоваться); но кроме всего прочего я понимала, что моё сопротивление сейчас будет просто показушным.
Мы сейчас находились где-то на лесной просеке... практически в лесу, где и дорог-то к путям нет, не то что жилья рядом... Даже если Герман сейчас послушает меня и уедет, то что я буду здесь одна делать — в диком, ночном лесу?
На ум мне пришли мои собственные наивные мысли о том, что раз до станции недалеко, то я сама смогу выйти к людям...
Хотя — может и смогу, если очень постараюсь.
«И если Герман пожелает отпустить меня».
— И не мечтай, — фыркнул Левицкий, подкинув меня вверх — так, что я почти перевесилась через его плечо.
А рука Германа оказалась прямо под моей попой.
Большая, горячая, мужская ладонь с мозолями... не просто чья-то рука, а рука Германа.
«Хорошо, что не кое-что другое».
Не к месту припомнив, как он «залечивал моё тело» после встречи с его одичавшим монстром (в красках это припомнив!), я почувствовала какое-то странное стеснение внутри себя... Как это ни странно прозвучит, то вполне возможно, что почувствовала это не я одна, потому что Герман как будто тоже несколько сбавил свой темп.
То есть... просто перестал идти.
Мы застыли посередине ночного леса, освещаемые сейчас только автомобильными фарами стоящих в стороне машин сопровождения.
Не знаю точно, что именно в этот момент чувствовал Герман, но в моей душе проносилосьсовершенно глупые, дурацкие мысли, которые... мне самой не нравились.