— Она твоя копия, Николь, — прошептала я. — Посмотри, глазки, хоть и голубые сейчас, наверняка потемнеют и станут золотисто-зелеными, как у тебя. И носик такой же, только совсем маленький! Только волосы рыжие, как у меня!
На лице Николя появилась самодовольная ухмылка.
— И правда, похожа, — произнес он, и в его голосе звучала неподдельная гордость.
Мы с матушкой обменялись понимающими взглядами. Мне было совершенно неважно, кто у нас родился, мальчик или девочка. А вот супруг мечтал о сыне, о наследнике. Но сейчас, глядя на довольное и умиротворенное лицо Николь, я почувствовала, как напряжение отпускает меня. Я расслабилась, откинулась на подушки и прикрыла усталые глаза.
На пятый день после родов, когда я наконец смогла встать с постели, Лалию де Брау освятили в недавно отстроенном храме Шорхата. К моему удивлению, супруг не возражал против моего вероисповедания. Он не стал настаивать на обряде, принятом в Вилонии и Саркоте. Мне даже показалось, что и сам он проникся этой новой для него религией.
Дни неслись вихрем, оставляя за собой лишь размытые пятна кормлений, пеленок и тихих колыбельных. Я, целиком и полностью поглощенная материнством, словно выпала из привычного течения жизни. Мои прежние дела, казалось, остались где-то в далеком прошлом. К счастью, у меня был надежный помощник — тан Люциус. Хоть и возраст у него был почтенный, энергии ему было не занимать. Глядя на него, и не подумаешь, что этому бодрому старику перевалило за полтора века — целых сто восемьдесят лет!
Полгода спустя, в начале августа, восстания на территории бывшего Саркота были полностью подавлены, а все недовольные преданы казни. Николю, как другу императора и ярому приверженцу новой власти, пришло письмо от его величества с требованием немедленно явиться ко двору.
В груди поселилось тягостное предчувствие. Что-то неладное витало в воздухе, отравляя каждый вдох. Я попыталась отогнать мрачные мысли, укрывшись в тихой гавани материнства, в заботах о ребенке. Но, казалось, сама судьба решила испытать меня на прочность. Вселенная, словно злобный шутник, готовила новый удар.
Спустя несколько недель я тоже получила весточку от супруга. По приказу короля Николь написал письмо с просьбой присоединиться к ним. В нем он сообщил, что таково желание короля и отказаться невозможно.
— Но я не могу ехать! — жалобно воскликнула я, глядя на ползающую среди подушек дочь. — Лалия еще слишком мала для путешествия.
— Оставь ее здесь, — матушка отмахнулась от моих слов. — Само собой, брать ее в дорогу нельзя. Ей хорошо здесь, дома.
— Но кто будет ее кормить, мама? Ей ведь всего шесть месяцев, ее еще не отняли от груди!
— В деревне полным-полно женщин с грудными младенцами и лишним молоком. Взять хотя бы жену мельника! У нее груди, как ведра, и она вечно жалуется, что ее сынишка оставляет молоко. Ты должна ехать к своему мужу, Надэя. Я сегодня же велю Энае переселиться в замок со своим ребенком. Рухорд хоть немного отдохнет от ее болтовни. Прими настой, чтобы молоко пропало, и перевяжи груди, Надэя. Когда доберешься до Саркота, Николь будет очень рад, — окончила она с широкой улыбкой.
Слова матери резанули, словно лезвием. Но голос разума, подкрепленный властным тоном матушки, твердил свое. Указ императора. Невозможность отказа. Долг перед мужем. Все это давило, душило, не оставляя выбора.
Я поднялась с кровати, чувствуя, как ноги подкашиваются от усталости и внутреннего напряжения. Нужно было собраться. Нужно было сделать то, что должно.
— Хорошо, матушка, — прошептала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Я сделаю, как ты говоришь.
Матушка облегченно вздохнула и погладила меня по плечу.
— Вот и умница. Все будет хорошо, Надэя. Ты увидишь.
Но я не видела. Я видела лишь размытое будущее, полное неизвестности и тоски по маленькому комочку, оставленному здесь, в родном доме. Дурное предчувствие так и не оставило меня ни на мгновение.
В тот же день Эная, как всегда шумная и говорливая, перебралась в замок со своим сыном. Она без умолку благодарила меня и мою мать за оказанную честь, не замечая, как я отворачиваюсь, чтобы скрыть слезы.
Настой оказался горьким и противным, но я выпила его залпом, стараясь не думать о том, что он делает с моим телом, с моей связью с Лалией. Перевязанная грудь ныла и болела, напоминая о невыполненном долге.
Вечером, перед сном, я долго сидела у кроватки Лалии, наблюдая за ее мирным сном. Ее маленькое личико было таким безмятежным, таким невинным. Я нежно поцеловала ее в лобик, стараясь запомнить этот момент навсегда.