Вырываться из этого состояния радости, довольства, надежды, услышав громкий грубый голос надсмотрщика, плеть которого тут же свистела, если, на его взгляд, дела шли не слишком быстро, — это было адом. Такое, должно быть, случалось, когда Озирис-судья находил сердце слишком легким и предавал мертвого проклятию. Надсмотрщики, похоже, обсуждали между собой, какое место занимал прежде каторжник, и большинство из них давали ему почувствовать разницу между прежним и теперешним положением. Особенно выделялся Свинья — коварный, жестокий и чрезвычайно хитрый осужденный на вечную каторгу тип, который получил место помощника надсмотрщика, потому что «умел обращаться с каторжниками».
Так, один осужденный, которого вскоре должны были освободить и которого все это время поддерживала его семья, не должен был ничего бояться. Длинная плеть из кожи гиппопотама попадала все время по скалам и ни разу по спине этого каторжника. Другое дело Пиай. До сегодняшнего момента подкуп за него ниоткуда не поступил, к тому же кто откажет себе в удовольствии дать почувствовать бывшему Единственному другу фараона и первому архитектору, что он сейчас не более чем кусок мяса, который эксплуатируют и забивают до смерти.
Все тело Пиайя уже было покрыто гноящимися ранами, которые никак не могли зажить, потому что на него сыпались все новые и новые удары. Он как личность был уничтожен, стал лишь инструментом в руках своих надсмотрщиков, инструментом, который выбрасывают, когда он ломается.
Пиай видел, как умерли несколько его товарищей. Один упал замертво во время работы, другой не смог встать утром даже после ударов плетью. Его оставили умирать на вонючей соломе без поддержки, без помощи. Мертвых их товарищи выносили в пустыню и клали там. Об остальном заботились шакалы и ястребы. Надсмотрщики находили особенно веселым напоминать еще живым о том, что скоро и они пойдут этим путем. Любивший поговорить Свинья считал по этому поводу:
— По правде говоря, вы все — пища для коршунов и шакалов. Вас только немного перед этим используют для службы фараону. Но это ненадолго — десять месяцев, самое большее год. Хорошо только, что число разбойников, убийц, предателей и прочих мерзавцев не уменьшается.
При этом он, конечно, забывал, что сам вышел из кругов преступников и что лишь от настроения надсмотрщиков зависело, как долго он сможет занимать должность помощника надсмотрщика.
И все же Свинья допустил ошибку, которую совершали многие каторжники в его положении. Он полагал особой суровостью держать в подчинении людей. Однако он перешел границу допустимого. Заговор против него возник сам по себе. Тут и там шелестел шепоток, на него отвечали кивком. Долго шептались перед сном в лагере, и приговор был вынесен: Свинью нужно убрать. Участие в заговоре принимали не только те, над которыми он издевался, которых забивал почти до смерти, но и другие, с которыми это могло случиться завтра. Теперь речь шла только об удобном случае, и такой случай вскоре представился.
Пиай работал над тем, чтобы отколоть гранитный блок для фигуры в человеческий рост. Вчетвером они при помощи долота и молотков углубляли трещину уже в руку шириной. Из этого особенно красивого блока розового гранита должны были создать статую богини Мут.
Надсмотрщиком был Свинья. Он с плетью из кожи гиппопотама в руке непрерывно кружил вблизи четырех мужчин. Как заранее договорились, самый слабый и молодой из четырех каторжников внезапно вскрикнул, пошатнулся и упал на землю. Другие прервали свою работу, и Свинья мгновенно заорал:
— Не разевайте рот, иначе я собью мясо с ваших костей!
Плеть засвистела и с силой ударила Пиайя по бедру, нанеся глубокую рану. Однако Свинья, не обратив на это внимания, занялся упавшим, которому в качестве пробы влепил пару ударов. В это мгновение самый сильный из мужчин подскочил и ударил помощника надсмотрщика долотом по голове. Свинья пошатнулся, обернулся, и Пиай, воспользовавшись этим, кинулся к нему и ударил ему молотком по затылку. Ноги у Свиньи подкосились, плеть выпала из его руки, но он еще не был мертв. Его маленькие злые глазки вспыхнули, он пытался что-то сказать, но каторжники услышали только какое-то свинячье хрюканье.
Горевшая в Пиае ненависть внезапно испарилась, он уронил молоток и с отвращением отвернулся. Но его товарищ номер шестьдесят девять, бывший литейщик бронзы, был безмерно опьянен кровью. Он, как безумный, накинулся на умирающего, размолотил ему череп и лицо, наступил ему на грудь, стал топтать его гениталии, пока другие силой не оттащили его.