— Рыбий глаз! Глаз крота! — кричали дети ему вслед, однако их насмешки и пренебрежение воспитали в Пиайе гордость от того, что он был другим.
— Они всего лишь завистливы, — утешал он себя, — потому что я представляю собой нечто особенное.
Шли годы, и Пиай достаточно вырос, чтобы иметь возможность ответить на удары равным себе. Но позднее, во время обучения у скульптора Ирамуна, ему снова терпеливо пришлось подставлять спину, потому что здесь он не имел права ударить в ответ. Однако Ирамун редко бил его и подарил мальчику отеческое тепло, которого до того Пиай не знал.
Но каким образом сын рабыни стал учеником дельного Ирамуна?
Позднее ему рассказали, что, еще когда были живы его родители и его трех- или четырехлетнего брали с собой на работу в поле и усаживали в тени под кустом, он лепил фигурки из сырой земли: животных, людей, дома и многое другое. Когда его привлекли к работе, он не оставил эту свою привычку, и ни побои, ни ругань не заставили его отказаться от нее.
Однажды у двенадцатилетнего сироты Пиайя хватило мужества вылепить из глины ряд фигурок, высушить их на солнце и принести в скульптурную мастерскую при большом храме. На его счастье первым его встретил не какой-нибудь подмастерье, а сам Ирамун, который как раз вышел из мастерской.
— Ты все это сделал сам? — недоверчиво осведомился он.
— Дай мне кусок глины, и я снова сделаю это на твоих глазах.
— Не будь таким дерзким, малыш, — проворчал Ирамун, затем по очереди взял каждую фигурку в руки и рассмотрел ее. — С камнем и металлом ты, наверное, еще не работал.
— Нет. Каким образом раб, трудящийся на поле, может сделать это?
— Ты работаешь на полях Озириса? Ну, для Благословенного Бога ты можешь трудиться и здесь, только другим образом. Как тебя зовут?
— Пиай.
— М-да-а… Бывают имена и похуже. В любом случае ты остаешься здесь. Спать можешь в кладовой, там достаточно места. Все остальное я улажу.
Так случилось, что многократно терпевший побои раб с поля стал учеником скульптора. Ирамун редко награждал его оплеухами или ударами палкой и лишь в тех случаях, когда, как он говорил, не выдерживал глупости и неспособности своего ученика.
Однако Ирамун был признанным мастером, и если он не прогонял ученика по причине его ничтожных способностей, то знал, что делал. А за четыре года обучения из любого ученика можно сделать мастера. Еще одно ценил Пиай в своем мастере. Ирамун, который по малейшему поводу высказывал порицание и не упускал ни единой ошибки, не стыдился тепло подбодрить ученика, если ему что-то нравилось, а Пиайя после двух лет обучения он почти всегда хвалил.
Для бывшего раба, трудившегося на полях, началась новая, лучшая жизнь. До того голый-босый, теперь он всегда был одет. Он, питавшийся раньше только кашей, лепешками, луком, овощами и по праздникам иногда фруктами, познакомился с радостями стола, которые ему до этого и не снились. Храмовые мастерские снабжали питанием жрецы, которые отправляли туда часть пожертвованных быков, коров, овец, гусей и голубей, поэтому для ремесленников было само собой разумеющимся найти на столе жареного гуся или баранью ногу даже в будни.
Но для Пиайя самым важным было то, что он мог теперь целый день заниматься делом, за которое раньше получал ругань и побои. Теперь же он отдавался этому со всем старанием и талантом. Уже после двух лет обучения он стал подмастерьем Ирамуна. Ему самому позволялось выполнять маленькие заказы. Он научился лить бронзу, делать рельефы, выполнять работы по дереву и несколько месяцев даже занимался с художником.
Для Ирамуна Пиай уже давно стал кем-то вроде сына. Из собственных детей мастера в живых осталась только дочь, которая давно была замужем. Итак, Пиай жил сейчас в доме Ирамуна, чья жена баловала его, и теперь, будучи молодым человеком, он обрел то, в чем ему было отказано в детстве, — мать, отца, дом.