Саймон взглянул на пол и спросил:
— Чем ты будешь заниматься, когда окончишь Оксфорд?
Пол хотел стать поэтом. Саймон спросил, кем из современных поэтов он восхищается. Пол растерялся. Потом он наобум ляпнул, что любит военные стихи Зигфрида Сассуна.
— Зигги Бездарен. Его военные стихи Попросту Никуда Не Годятся.
В своих высказываниях Уилмот делал на некоторых словах почти нелепое ударение, как будто цитируя Священное Писание.
— Разве стихи Сассуна к современной поэзии не относятся? — спросил Пол.
— Зигги Делает Заявления. Он Придерживается Убеждений. Стихотворение о сражении на Западном Фронте он закончил строкой: «О Боже, заставь их остановиться!» Поэт Такого Не Скажет.
— Что же он в таком случае должен был написать?
— Все, что может Поэт, — это воспользоваться Случаем, предоставляемым Ситуацией, дабы суметь создать Словесный Артефакт. Война — это просто-напросто материал для его творений. Поэт не в силах Остановить Войну. Он может лишь создать стихотворение из материала, которое она ему дает. Уилфрид писал: «Все, что может сделать сегодня поэт — это предостеречь».
— Уилфрид?
— Уилфрид Оуэн, единственный поэт, который писал о Западном фронте в Своей Особой Манере. Уилфрид не говорил: «О Боже, заставь их остановиться!»
Ледяным, абсолютно бесстрастным голосом, разъединяя слова так, точно он отделял каждое слово от стихотворения и выставлял напоказ, Уилмот продекламировал:
Стихи Уилмот читал так, точно в них не было ни капли эмоций, не было даже смысла. Слова обнажались, подумалось Полу, словно камни после отлива, голые в иссушающем солнечном свете, на медного цвета песке. Если и обнаруживалась в голосе Уилмота какая-то выразительность, то связана она была с отстраненным клиническим интересом к перечню воинских атрибутов — Рукояти Кинжала, Долгов До Утра, Чести Мундира.
Внезапно Уилмот сказал:
— Покажи мне свои стихи.
Пол, который носил свои стихи с собой, как носит документы в чужой стране путешественник, вынул из кармана двенадцать стандартного формата листов с отвратной машинописью. Уилмот, выказав жестом легкое смятение, взял их и пробурчал: «Какова энергия!» Он принялся с невероятной скоростью листать страницы, изредка хмыкая, как казалось, в знак одобрения, а чаще — неодобрения. Однажды он грубовато хохотнул и воскликнул:
— Но так НЕЛЬЗЯ!
Через пять минут он прочел все двенадцать листов. Пол листок за листком поднял их с ковра, куда их ронял Саймон.
— Ну и каково твое мнение?
— Тебе надо бросить эти Шеллиевские Штучки.
— Значит, стихи тебе не понравились?
— Мы нуждаемся в тебе ради Поэзии.
Пол почувствовал себя одним из Немногих Избранных.
— А теперь тебе пора идти. Мне надо работать, — резко сказал Уилмот, оттопырив нижнюю губу.
Пол пригласил Уилмота нанести ответный визит — зайти к нему в его университетское жилище. Уилмот, близоруко насупившись, заглянул в свой календарь и сказал, что сможет выкроить время ровно через неделю. Он проводил Пола до выхода и плотно закрыл за ним дверь.
Неделю спустя они ели бутерброды и пили пиво у Пола. Саймон съел девять из дюжины имевшихся бутербродов, после чего с наигранным возмущением сказал:
— Что, неужели больше нет бутербродов? С ростбифом мне понравились.
Пол сбегал на кухню колледжа, где сумел раздобыть только два маленьких пирожка со свининой. Вернувшись к себе, Пол обнаружил, что Уилмот сидит за письменным столом и читает его Дневник. Ничуть не смущенный появлением Пола, он обернулся и просто спросил:
— Кто такой Марстон?
Пол ясно понял, что возмущаться манерами Уилмота бесполезно. Тому, кто не мог примириться с ними без возражений, оставалось лишь навсегда исчезнуть из его жизни.
Пол сказал:
— Марстон — мой друг.