— На что же он живет все эти несколько недель, после отъезда из Баварии?
— Не знаю. Спрашивать мне пока не хочется. Наверно, он скопил немного денег из тех, что заработал в магазине. Но я непременно выясню. По-моему, все, что он рассказывает — правда.
В то утро, дабы не огибать излучину Рейна, они пошли напрямик через лесок, по холмам. Ослепительно светило солнце. Утренний свет пестрел на их тропе меж тенями листвы и громадными пятнами лежал на траве, под высокими просветами в кронах деревьев. В то утро возникало такое чувство, будто ранняя осень — это пылающая копия ранней весны.
Иоахим говорил с Генрихом по-немецки, лишь изредка прерывая беседу, чтобы перевести Полу некоторые слова Генриха. Пол невольно разделял тот восторг, который они испытывали от своей встречи. Генрих начинал ему нравиться.
Они дошли до опушки леса. Оттуда, сквозь бахрому листвы, видна была небольшая долина, за которой, на склоне холма, вырисовывались на фоне яркого света расположенные уступами виноградники. Иоахим сфотографировал залитую солнцем долину вместе с контурами высоких каменистых уступов, виноградной лозы и служивших ей подпорками колышков. Потом он сказал Полу:
— Я хочу сфотографировать вас с Генрихом.
Он усадил Генриха с Полом на поросший травой бугорок. Генриха он попросил правой рукой обнять Пола за плечи, а левую положить на левое колено Пола, Пола же — левой рукой обнять Генриха за талию. Генрих был нежен. Пол только и смог, что рассмеяться (ситуация, которая метко характеризуется по-немецки — «konnte nur lachen!») [24]. Как англичанину, Полу льстило внимание этих двух молодых немцев.
Еще через час ходьбы, когда короткий прямой путь по холмам был окончен, они увидели внизу расширяющийся за излучиной участок реки. Там ждали своей очереди войти в узкий, глубокий фарватер вереницы барж. Друзья побежали под гору, в сторону этих барж. Бежать было очень жарко. Добежав до берега, они пошли по тропинке, и Иоахим с Генрихом принялись распевать песни. Пол уже окончательно позабыл все обиды. Напротив, ему казалось, что, позволив стать свидетелем начала своей дружбы, Иоахим с Генрихом едва ли не оказывают ему честь. Настроение у него было праздничное.
В полдень они сошли с тропинки, которая тянулась выше уровня реки, и спустились на скалистый берег, чтобы искупаться. Генрих, сказав, что он родился в горах и поэтому никогда не учился плавать, вошел в воду по колено и стал смотреть, как плавают Иоахим с Полом. Иоахим был рад, что Генрих не умеет плавать — отчасти потому, что радовался как любому его поступку, так и отсутствию такового, а отчасти потому, что предвкушал удовольствие от того, как в предстоящие несколько месяцев будет его обучать.
Иоахим с Полом поплыли вдвоем по течению. Потом Иоахим поплыл против течения, а Пол направился пешком вдоль берега к Генриху. Он дождался, когда Иоахим повернет обратно и подплывет к нему, а потом помог ему выбраться на берег. Выйдя из воды, Иоахим сказал:
— Разве я не говорил до прихода сюда, что хочу, чтобы со мной произошло нечто замечательное, что хочу grande passion?[25] И вот, как видишь, это произошло, действительно произошло.
Пол промолчал.
— Ты что, не веришь мне, Пол?
— Я не совсем понимаю, как ты можешь влюбиться только потому, что сказал о своем намерении влюбиться.
— Но я правда его люблю. Я уже это знаю.
Все еще стоя в воде, Генрих был занят стиркой своей рубашки. Это восхитило Иоахима еще больше, нежели все, что Генрих делал до той поры у него на глазах. Взобравшись на скалы, он сфотографировал Генриха, стирающего рубашку. Генрих обрадовался и сказал, что пошлет фотографию маме.
Генрих, без сомнения, был красив. Его тело казалось отполированным, как поверхность некоего редкого светлого и упругого дерева, покрытого тонким слоем лака. Когда он постирал свою рубашку — и после того, как Иоахим сделал второй снимок, — он вышел из воды и принялся карабкаться вверх по берегу, балансируя на самых узких кромках скал. Чтобы сохранять равновесие, он поднимал руки над головой и всем телом изгибался то в одну сторону, то в другую. За время этой короткой прогулки на расстояние всего нескольких ярдов тело его претерпело целый ряд изменений, и все они были прекрасны.
Пол наблюдал за поверхностью волнистых мускулов, которые напряглись, растянувшись по его туловищу от бедер до подмышек. Устремления, побуждения его тела были простыми и в то же время сложными, как одно-единственное телодвижение статуи с выразительно вытянутой рукой.