Он добрался до открытого пространства, где улица, по которой он уже бежал, пересекала широкий проспект. Надо было перейти его, чтобы попасть на узкую улочку, где находился пансион «Альстер». Над центром этого перекрестка звездой Вифлеема сиял яркий уличный фонарь, подвешенный к кресту сходившихся в одной точке проводов. Потом он увидел темные фигуры, бегущие, точно призраки, по краю широкой улицы, перед которой он остановился, наблюдая за ними. Бежали две группы: первую, в нацистской униформе, преследовали красные в кепках с кокардами, куртках или грубых шерстяных свитерах и брюках, казавшихся темно-синими или серыми. Вся одежда была мятой и лоснилась, поблескивая, как кожаная. Обе группы выкрикивали лозунги, среди которых Пол узнал знакомый «Deutschland erwach!», перекрываемый криками «Rote Front!»[40] второй группы. Красные, которые гнались за коричневорубашечниками, догнали их и стали на них набрасываться. Пол увидел, как блеснул нож. Один из группы, не облаченной в униформу и по этой причине казавшейся почти трогательно невоенной, упал на земли. Группа коричневорубашечников побежала дальше. Красные остановились, чтобы оказать помощь упавшему товарищу. Они подняли его и, по-видимому, поволокли прочь, во тьму. Обе группы уже скрылись из виду. Несколько секунд спустя, вдалеке, Пол услышал выстрел.
Он добрался до пансиона «Альстер», вошел в свою комнату, разделся и лег. Минут десять спустя он услышал, как по улице с резкими гудками промчались кареты «скорой помощи» и полицейские машины. Потом все стихло. Он уже знал, что не сможет заснуть. Ему привиделся взгляд Иоахима — такой же, как тогда, когда, сидя за столиком вегетарианского ресторана, он рассказывал о своей жизни с Генрихом, — взгляд кинорежиссера, который стоит за камерой и руководит актерами, занятыми в сцене. А заняты в той сцене были отряды юнцов, преследовавшие один другого во тьме. Уличный фонарь, светивший над перекрестком, походил уже не на звезду Вифлеема, а скорее на паука, испускающего нити света, которые прилипали к мальчишкам и опутывали их губительной серой паутиной. Дома по сторонам улицы казались теперь войсками, сосредоточенными и выстроенными во тьме. Вновь и вновь видел Пол толпу ребят в униформе, преследуемую толпой ребят в куртках, свитерах, матерчатых кепках и чем-то похожем на нарукавные повязки. Потом был стальной блеск ножа, и мальчишка падал, сраженный, и удирала банда нацистов, а красные поднимали своего товарища с земли.
Не услышь он так явственно визгливые гудки полицейских машин и «скорой помощи», он, возможно, решил бы, что все увиденное наяву ему просто приснилось.
Первый луч света, засиявший на стене над кроватью, подобен был другу, нежно положившему руку ему на плечо, другу, который убаюкал его вместо того, чтобы разбудить. Пол проспал до полудня. Встав, он пробежал глазами стихотворение, которое написал на прошлой неделе. Все было сплошной скукой. То, что он написал, не имело смысла. Он достал свой Дневник и описал в нем сцену прощания с Лотаром. Впервые за несколько недель выдался погожий денек. Комнату заливал солнечный свет. Он решил этим воспользоваться и сфотографироваться — «Портрет молодого поэта за рабочим столом». В его фотокамере имелся механизм задержки спуска для съемки автопортретов.
Он привинтил камеру к треноге и сфокусировал ее через матовое стеклышко на дальний край рабочего стола, стул и Дневник. Установив механизм задержки, он подошел к столу, сел на стул, взял ручку и принялся делать запись в своем Дневнике. Он старался сосредоточиться на том, что пишет, дабы на лице его отражалось вдохновение. Он услышал, как зажужжала камера. В тот самый миг, когда затвор объектива щелкнул и снимок был сделан, раздался настойчивый стук в дверь, и он услышал громкий, сердитый голос хозяйки: «Sie haben Besucher, Herr Schoner! — К вам гости», — после чего чья-то, но не ее, рука рывком растворила дверь, каковому жесту сопутствовал оглушительный хохот. Вошел Уильям Брэдшоу. Он сказал: