Пола, который тоже выпил немало, так растрогала эта речь, что он подошел к Лотару и сердечно пожал ему руку. Лотар просто-напросто сказал «Gruss»[52], ничем не объяснив свое присутствие в Гамбурге. Но в конце концов, Пола это и не касалось. Пол сказал:
— Я с друзьями. Здесь нам поговорить не удастся. Приходи через два часа в пансион «Альстер», как тогда, когда я тебя фотографировал. — Он отсчитал деньги на такси.
— Нет.
— Почему?
— Ты мне не доверяешь. — Лотар вернул деньги на такси Полу. — Не хочу брать у тебя деньги.
— Тебе придется ехать туда на такси. Возьми, прошу тебя.
— Я приеду в пансион «Альстер» только при одном условии.
— Каком же?
— Если ты больше никогда и ни на что не будешь давать мне денег.
— Я и не даю тебе денег, это на расходы. Что ж, я согласен, буду только оплачивать твои расходы — дорогу и все такое прочее.
Лотар положил деньги в карман и сказал:
— Einverstanden[53]. По рукам! — Он пожал Полу руку, скрепляя сделку. — Увидимся через два часа в пансионе «Альстер».
Выпуская Лотара в час ночи из пансиона на улицу, Пол испытывал таинственный трепет из-за того, что после долгих споров уговорил-таки Лотара принять двадцать марок в качестве денег на расходы.
Наутро Пол поднялся рано и отправился в привокзальную гостиницу, где остановились Уильям и Отто, чтобы на прощанье с ними позавтракать, а потом проводить их на берлинский поезд. Уильяма он нашел уже в столовой, за грязным, не накрытым скатертью столиком, на котором были ржавые ножи, фарфоровые кружки и тарелки. Кофе был ужасный, булочки черствые, а джем представлял собой водянистую кроваво-красную жидкость. Уильям сидел там, точно фигура святого в пустыне с фламандской картины, в окружении ножей, гвоздей, хлыстов — всех атрибутов своего мученичества. Все это он разыгрывал как комедию. К сожалению, Отто еще храпел в постели, и некому было оценить драму, спектакль о тех жертвах, что Уильям принес ради его костюма.
— Уберите от меня чашу сию! — сказал Уильям, прижавшись губами к краю кружки, отпив глоток горького кофе и с отвращением ее отодвинув. После чего, мельком взглянув на черствые булочки, добавил: — Немыслимо, несъедобно, неописуемо.
Он разрезал булочку пополам, намазал половинки джемом и с наигранно мрачным видом человека, едящего хлеб Мужа Скорбей, весело произнес, продолжая жевать:
— Я всю ночь думал о твоем приезде в Берлин. Сейчас я все это очень ясно себе представляю! Уверен, ты согласишься, что мы не должны постоянно следовать друг за другом, но все же должны находиться друг к другу достаточно близко, чтобы встречаться, когда пожелаем. Довольно скоро я намерен уехать из Халлешес-Тора, поскольку мать Отто, похоже, не вполне одобряет мои отношения с ее сыном — впрочем, на самом-то деле ей наплевать. Это попросту ее формула для повышения платы за комнату. Собираюсь снять комнату неподалеку от берлинского Вест-Энда. Я знаю на Ноллендорфплац один пансион с чудесной покладистой хозяйкой. А потом мы могли бы подыскать тебе комнатенку где-нибудь на соседней улице.
Если мы все это уладим, каждый из нас сможет все утро работать отдельно, потом будем завтракать в моем пансионе, а после завтрака — ездить на поезде в Грюневальд и там гулять, говорить о трудах, которые показывали друг другу накануне. По вечерам мы могли бы либо расходиться каждый по своим делам, либо оставаться вместе. Оставшись вместе, мы могли бы обедать в ресторане «Ашингер» — который аналогичен «Лайонз Корнер Хаусу», — а потом ходить в кино или в театр. Там идут потрясающие русские фильмы постановщиков таких картин, как «Десять дней, которые потрясли мир», «Потемкин», «Земля», «Мать», «Арсенал», «Турксиб». Идут и чудесные немецкие фильмы таких режиссеров, как Пабст. «М» очень страшный, а «Kameradschaft»[54] — просто изумителен. Помимо кино, есть еще театр. Концерты, как тебе известно, я не очень люблю (мне не нравится восторг на лицах немецких меломанов), так что на концерты, если захочешь, тебе, наверно, придется ходить одному, то же самое касается и художественных галерей, правда, по словам моих друзей, они потрясающие — и старинные, и не очень, и современные, — вся шатия-братия! А на Курфюрстендамм есть книжная лавка Виттенборна, которая тебе наверняка понравится. Еще есть множество кафе, где можно сидеть и писать, если надоест работать дома.
Уильям вывалил перед взором Пола все содержимое берлинского рога изобилия. Казалось, пока они сидят и разговаривают в этой убогой столовой, его гамбургская жизнь теряет смысл и отходит в прошлое.