Стараясь сдержать рвущиеся наружу слезы, Гарри остановился возле гоблина и протянул ему ключ. Все вокруг стало таким серым, что даже яркие камни на зеленом камзоле казались потухшими и неживыми.
— Уже все прочитал? — скрипуче осведомился гоблин, не делая ни малейшей попытки взять ключ у него, и Гарри молча кивнул, глядя в пол.
Он не знал, что теперь делать. Просто не представлял. Драко возненавидел его, и Гарри безоговорочно признавал, что заслужил это. Малфой кричал ему о своей ненависти, а Гарри сквозь эти крики слышался горький стон о разбитых мечтах и надеждах. Он думал, что причинил Малфою боль Сектумсемпрой. На самом деле он сделал ему гораздо больнее, разбив его детские мечты. Чего бы Гарри сейчас только ни отдал, чтобы схватить Малфоя и притиснуть к себе, что есть силы. Обхватить руками за шею, крепко-крепко прижать и прошептать в самое ухо: “Драко, не надо. Все будет так, как ты хочешь. Я больше никогда тебя не обижу”. Но черт побери, всё уже поздно. Поздно!
— Как мне выйти отсюда? — глухо спросил Гарри у гоблина.
Но тот на удивление не спешил с ним распрощаться.
— Вы решили приукрасить себя? — гоблин с вежливым любопытством посмотрел на блестки, запутавшиеся в волосах.
Лицо Гарри так помрачнело и исказилось, что гоблин молча поднял палочку и, наложив очищающее, ликвидировал весь этот кошмар.
— Через заднюю дверь, — неприветливо отозвался он. — Ваша подруга уже ожидает вас снаружи. Нервные вы с ней какие-то, — он неодобрительно помотал головой, не поднимая глаз от бумаг, и сухо добавил, подталкивая ключ в его сторону: — Я не прощаюсь.
Гарри кивнул ему и сунул ключ обратно в карман. Он не понимал, зачем это сделал: хоть гоблин и пытался его удержать, но делать здесь больше было нечего. Заметив вдали неприметную дверцу с резными узорами, Гарри ринулся к ней, оттягивая воротник у рубашки и задыхаясь от чувств. Ему был жизненно необходим глоток свежего воздуха. На контрасте с сердечками, розами, показушными играми в любовь к герою, малфоевские чувства казались такими живыми, такими настоящими, как капля родниковой воды среди застойных болот… Как он мог, кретин, все так испортить?
Задыхаясь от ненависти к себе, Гарри дернул за ручку, дверь тихо открылась, выпуская его, и тут же с мягким щелчком захлопнулась за его спиной, а он оказался в неказистом дворе. Гарри с удивлением огляделся: за его спиной возвышался все тот же знакомый домишко с покосившимися стенами. На крыльце, облокотившись на кривые перила стояла потерянная Гермиона с глазами, покрасневшими от слез.
— Что… — Гарри не знал, что у нее нужно спросить. Он даже забыл, что пришел сюда вместе с подругой. Погрузившись в прошлое и малфоевские письма, он вообще обо всем забыл. Но сейчас он даже рад был отвлечься от своих невеселых дум о Малфое.
— Это письма от Виктора, — Гермиона растерянно держала их в руке. — Я не знала, что он мне писал. Почему?.. Почему они до меня не дошли? — по ее щекам снова потекли крупные слезы. — А я их ждала. Ждала все эти годы. Думала, что разонравилась ему. Даже ему.
Окутанный дымкой воспоминаний, Гарри не знал, что ей ответить, с трудом возвращаясь в реальность.
— Он… Последний раз он писал мне полгода назад. Еще до войны, — прошептала Гермиона, склоняясь над письмом так, что каштановые кудри рассыпались по пергаменту. — Что так и не встретил девушки лучше, чем я. Что боится за меня. И что если только я соглашусь, он прилетит за мной на край света. — Что это, Гарри? — с болью выкрикнула она. — Разве так бывает? Рон никогда в жизни не говорил мне таких слов! Я считала, что я их просто не стою! Что я придумала себе какую-то любовь, а в жизни все циничней и проще. И что это нормально: кинуть мне, набив щеки за ужином, “как думаешь, может, нам уже пора заняться сексом?”
Гарри, не ожидавший от сдержанной подруги таких откровений, почувствовал, как щеки у него покраснели.
— Ты поэтому его бросила? — спросил он, припоминая, что Рон с напускной жалостью, но каким-то искренним облегчением сообщил ему пару недель назад о своем разрыве с подругой.
— Нет… То есть, да, — Гермиона как-то неловко дернула головой, — Я не знаю. Все с ним было никак. Я решила, что просто не умею любить. И что мне лучше не мучить его и остаться одной.
— А теперь? — Гарри настороженно смотрел на ее убитое лицо.
— А теперь я просто не знаю, что мне делать, — выкрикнула она, опуская вниз руку с заветным пергаментом. Краем глаза Гарри невольно выхватил на нем слова “буду любить всегда” и смущенно отвел взгляд.
— Напиши ему, — посоветовал он, чувствуя себя не в своей тарелке. — Прямо сейчас. Наверняка, гоблин сможет одолжить тебе какую-нибудь сову.
— Зачем? — тихо спросила она, и голос ее зазвучал равнодушно и глухо. — Гарри, все позади. Уже поздно…
— И вовсе не поздно! — с жаром воскликнул Гарри, начиная ее убеждать. — Послушай меня, Гермиона, даже если и поздно, то самым худшим будет отказ. Поверь, лучше сделать не то, и потом жалеть, чем жалеть о том, что ты этого не сделала, — он легко подтолкнул ее к выходу. — Иди, — приказал он. — Напиши ему. Чтобы не мучиться этим всю жизнь.
Гарри рванул на себя старую дверцу, снова пропуская Гермиону в Хранилище.
Временно забыв о своих горестях, он смотрел, как подруга робко останавливается возле гоблина и что-то тому объясняет. Как гоблин, кряхтя и бранясь, достает пергаментный свиток, протягивает его Гермионе и подзывает к ним поближе сову.
Гарри захлопнул дверь и, отвернувшись, стиснул перила. Он чувствовал легкую зависть к подруге, чье лицо озарилось вдохновением, когда она подняла глаза вверх, сочиняя письмо. Только сейчас он понял, что и у него мог быть такой человек. Если бы он только мог написать Малфою письмо со словами: “Драко, прости. Давай все исправим?”. Но он сам сделал так, что Малфой его ненавидит с третьего курса, по-настоящему ненавидит, и надежды что-то исправить у него не осталось. Драко в его жизни нет и больше не будет. И даже если ему написать письмо с извинениями, то ему равнодушно ответит Малфой — надменный, высокомерный, брезгливый, нехотя снизошедший до ответа к убогому Гарри.
Малфой, но не Драко.
За спиной хлопнула дверь.
— Я написала, — обернувшись, Гарри увидел, что Гермиона снова вышла наружу и теперь стоит с пунцовыми щеками и пятнами на лице. — Я написала ему, что не получала его писем, что готова попробовать, что… тоже думала о нем все это время. И что сейчас я в Хранилище Сов внезапно все прочитала… И я… Гарри, я такая глупая, что еще на что-то надеюсь, — она всхлипнула, ее плечи задрожали, и Гарри, который почти никогда не видел свою подругу плачущей, поспешно притянул ее к своему плечу:
— Иди ко мне.
Гермиона обхватила его руками за шею и тихонько всхлипывала куда-то в воротник, впервые позволяя себе выплакаться за долгое время после войны. А Гарри просто молча гладил ее по спине, по волнам волос, и тихонько покачивал подругу из стороны в сторону, понимая, что слова сейчас не нужны. Он просто любил ее за то, что Гермиона всегда была его другом, лучшим другом за все это время.
— Это была какая-то английская шутка, из тех, что я не понимаю? — произнес у них над ухом голос с легким акцентом, и Гарри, не выпуская подругу из объятий, резко на него обернулся.
Неподалеку от них стоял Крам, хмурый, сердитый и злой, и смотрел на Гарри с мрачным вызовом:
— Если вы все-таки вместе, зачем нужно было все это мне писать? — он тряхнул рукой с зажатым в пальцах письмом.
Резко развернувшись, Крам зашагал прочь по направлению к калитке в старом заборе.
— Виктор… — растерянно пробормотала Гермиона и громко крикнула: — Виктор!
Но Крам лишь досадливо дернул рукой, но так и не обернулся.
— Что мне делать? — Гермиона взглянула Гарри в лицо. — Гарри… он же сейчас уйдет? — в глазах Гермионы плескался настоящий ужас. — Сделай же что-нибудь.