В этот раз уже министр при личной встрече довел его укором, что сопливый мальчишка не может иметь научную степень профессора и занимать такую высокую должность, к тому же, выглядит он слишком непристойно (по восточным меркам) с длинными, сильно мелированными волосами. Сахемхет предпочел отмолчаться: прижал свой вспыльчивый характер, чтобы не рыть ни себе, ни мне «могилу», но домой вернулся за полночь с покрасневшими глазами. Сказал, что сидел у мастабы отца и тосковал по родителям. И причин не верить у меня не было.
Конечно, внешний вид мужа удивлял и меня. И не только удивлял, но и нравился. Правда, белые пряди появились у него не в результате воздействия обесцвечивающего состава — это была обычная седина, соответствующая его реальному возрасту. Первое время Сахем очень хотел дойти до парикмахерской, сделать короткую мужскую стрижку, но каждый день работа вносила коррективы в его планы на вечер. Мой древний египтянин, смирившись с таким положением дел, стал по утрам банально собирать волосы в обычный хвост и затягивать его бантом из атласной черной ленты на старинный европейский манер. А на работе в тиши любимого кабинета распускал черно-серебристые пряди и оборачивал голову льняным шарфом, как делал это в молодости на раскопках.
В последнюю неделю, окончательно раздавленный очередным недовольством министра (под нашептывание помощника), его бестактными нападками, Аджари настолько замкнулся в себе, что уже не желал общаться ни со мной, ни с нашим сыном.
Сахемхет часто проводил вечера на плато, поднимался на стену «храма Сфинкса», часами неподвижно сидел и смотрел оттуда на юго-запад. Он мысленно уходил от жестокого реального мира. Он погружался в прошлые видения. Он искал местоположение пятой пирамиды. Ее обнаружение стало навязчивой идеей, от которой супруг никак не мог избавиться. И это лишь усиливало нервное напряжение. Весь пол, стол, кровать и тумбочку в своем герметичном «спальном» кабинете он завалил подробными картами плато Гиза и его окрестностей, съемками со спутников, фотографиями с георадаров. Измерял, чертил на них, стирал, вычислял, исписывал за несколько часов десятки листов своими мыслями лишь на понятном только ему языке. Я не вмешивалась в его исследования, но видеть супруга в таком состоянии было тоже невыносимо.
В один из таких вечеров Сахемхет вернулся домой подавленный, отказался от ужина, сразу прошел в свой кабинет.
— Поговорить не хочешь? — не выдержав, потревожила его уединение, осторожно ступая по свободным местам на недавно постеленном ковре ручной работы, поставила на письменный стол поднос с ужином и чашкой его любимого чая. Я помнила указания доктора Икрама — следить за режимом дня фараона современного Древнего Египта.
— Нет, — тихо произнес он, не отрывая взгляд от очередного снимка со спутника. — Я знаю, что она есть. Там. Под песком.
Обняла мужа сзади, положила голову на его плечо, вкрадчиво прошептала на ухо:
— Может, поищем вдвоем?
— Я сам…
— Ты забыл, что самые потрясающие идеи приходят в твою голову, когда рядом я? Всегда!
Он вздохнул, одобрительно кивнул, соглашаясь с вескими доводами. Я пододвинула стул, взяла со стола увеличенный снимок в инфракрасном спектре, сравнила его с подробным планом местности, и так картинку за картинкой, собирая новую карту. Супруг с интересом еще раз взглянул на фотографии.
— Интересно получилось, но бесполезно. Столько смотрел на все это — ничего, — с грустью в голосе произнес он. — Так хочу выбросить из головы весь этот бред, но у меня не получается. Бессмысленная головоломка, как и язык Древних.
— Не надо выбрасывать! Если ты ее видел — она там есть! Такая, как в Абу Раваше?
— Думаю, да. Сначала подозревал, что это могла быть в Завьет эль Ариане. Но это далеко: пирамида была бы очень маленькая, если смотреть с плато. А я видел достаточно большую. Значит, она намного ближе. В пределах десяти-пятнадцати километров.
— Собирайся! Едем в Гизу. Пройдемся немного…
Клин клином вышибают, и, чтобы избавить Сахемхета от навязчивых гипотез, я решила прогуляться с ним среди мастаб, предаваясь задушевным научным разговорам и романтике.