По правде, Аджари был очень интересной и сложной личностью. От ровесников он отличался какой-то нелюдимостью, которую сам объяснял довольно просто: «Мне с ними скучно, а им со мной». Но стоило Сахемхету столкнуться с человеком, имеющим похожие взгляды, их беседа могла затянуться на долгие часы. К счастью, таких людей в Лондоне были единицы, и встречи — крайне редки.
Осень в этом году выдалась теплой, не особо дождливой. Юноша после напряженного рабочего дня предпочитал гулять в близлежащем парке, а в сухую погоду сидеть на лавочке с очередной научной книгой или экскурсионным материалом. Иногда мы проводили вечер вдвоем в парке — он читал, я писал или редактировал лекции. Конечно, от моего взгляда не ускользала заинтересованность мимо проходивших девушек молодым человеком, сидевшим рядом со мной. Но ни одна так и не решилась подойти, видимо, мое присутствие и увлеченное чтение Аджари отпугивали их. Вились они вокруг него и в музее. Несколько раз доктор Винтер подходил ко мне с просьбой поговорить с юношей, чтобы тот отваживал от себя поклонниц, хотя бы в рабочее время. Но ни я, ни Сахемхет ничего не могли сделать с его популярностью у юных дам. И слова египтянина о том, что он не хочет знакомиться и идти на свидание, на них не имели никакого действия. Тогда Аджари попросил перевести его на месяц в запасники музея. Винтер согласился, уже сам понимая, что молодой человек предпочитает вести уединенный образ жизни и уже устал от такого внимания к своей персоне.
И каким бы не начитанным и знающим не казался Сахемхет, он так до конца не смог освоиться в современном мире. Что-то, изобретенное человечеством, вызывало у него восторг, чем-то с удовольствием пользовался, а чего-то панически боялся. И для иррациональных страхов он находил вполне рациональные религиозные оправдания: метро — путешествие души в загробный мир, фейерверки — битва Гора и Сета, искры от ударов мечей о щиты, самолеты — ладьи, сопровождающие Ра в дневном плавании по небу. Хотя бы последнее он принял как необходимый способ передвижения и терпеливо выносил перелеты.
Другим его пунктиком была одежда. Выросший в жаре и привыкший к рубашке и брюкам, он даже летом мерз в лондонском климате, но надевать тяжелые теплые вещи категорически отказывался. Ни уговоры, ни угрозы не помогали заставить его надеть теплый свитер или толстовку.
Наступающая, его первая, зима в Великобритании стала настоящим испытанием. В этом были виноваты и его долгая жизнь в жарком климате, и циклон, весь декабрь гулявший около островов. Мое каждое утро начиналось с попытки запихнуть Сахемхета в теплое пальто, но он, отнекиваясь, снова убегал в легкой куртке. Вечером же звучала одна и та же «история» про то, как он замерз за полчаса ходьбы до музея и обратно. На метро было быстрее и теплее, но не для него.
За десять лет жизни в Каире под присмотром Стефании юноша перенял от археолога не только хорошие привычки и манеры, но и фантастическую упертость в своих убеждениях. За полгода я так устал от этого упрямца, навязанного Захией, что решил преподать двадцатилетнему мальчишке, годящемуся мне в сыновья, хороший урок, научить прислушиваться к моим просьбам хотя бы в вопросах одежды. Да и расширить его кругозор тоже хотелось, и горнолыжный курорт Гленко в Шотландии неплохо подошел для поездки на праздники.
Взял подработку в качестве независимого эксперта-оценщика артефактов. Муторная работа, но высокооплачиваемая. Деньги будут, поэтому я смело забронировал бунгало на Рождество и Новый год. Вдобавок уговорил доктора Винтера дать десятидневный отпуск Сахемхету на зимние праздники, хотя это время было самым «жарким» у музейных экскурсоводов. Тот нехотя согласился, скрывая и свое желание спровадить звезду египетских залов и дать отдохнуть охране от роя навязчивых поклонниц. Двадцать третьего декабря, когда Аджари вернулся с работы, протянул ему наши билеты на ночной поезд до Эдинбурга. Сказать, что увидел на лице юноши удивление, замешательство, недоумение и испуг разом, значит — ничего не сказать. У него даже не нашлось слов, чтобы задать вопросы. Пришлось самому коротко излагать планы на предстоящую древнеегипетскую десятидневную неделю. Свои чемоданы я упаковал заранее, а молодому человеку хватило и получаса, чтобы закинуть нехитрый гардероб в дорожную сумку.
Я рассчитывал выспаться в поезде, но просидел до утра рядом с Сахемхетом. Лучше б взял билеты на самолет, с которым мой древний египтянин уже познакомился и относился к перелетам без опаски. Но поезд, стучавший колесами, раскачивавшийся и несшийся под сто пятьдесят километров в час изрядно напугал его. Он так и не сомкнул глаз, просто лежал, закутавшись в два одеяла, прижавшись к перегородке и смотрел на меня.