Через два месяца закончил чтение лекций, попрощался с расстроившимися по поводу моего отъезда студентами (за это время я услышал от девушек столько признаний в любви, сколько не было за всю жизнь в Лондоне и Каире) и на дневном поезде вернулся в английскую столицу. Меня встретили порывистый ветер и проливной дождь — типичная ноябрьская погода — озябшие люди, прятавшиеся под темными зонтами, редкие машины, ехавшие медленно, чтобы не обрызгать пешеходов на тротуарах. Изрядно устав и вымокнув, наконец, добрался до квартиры. В двери ожидала покрытая легким слоем пыли записка, где была только одна строчка «Я Вас нашла!» и подпись «Э. К.» Если Эмилия узнала мой адрес, значит, скоро меня ждет еще одна незабываемая встреча, к которой нужно быть готовым во всеоружии.
Глава 10
Я ждал визита Эмилии в течение четырех месяцев. Возвращаясь вечером в пустую квартиру, хотел снова увидеть торчащую в двери записку, но это были только мечты человека, всерьез страдавшего от одиночества. От тоски я заклеил стену напротив кровати белой бумагой и крупно начертал самые часто повторяющиеся символы из папирусов Птаххетепа. Они были так похожи на иероглифы моего мира, только сложнее в деталях и требовали больше времени для написания, хотя, теоретически, любое рукописное письмо должно стремиться к упрощению символов для увеличения скорости записи. Значит, Древних устраивала подобная иероглифика. Видимо, содержание было важнее удобства. А дальше — только вопросы и догадки. Почему от них не осталось никаких других письменных источников, кроме дисков и огромных символов, выдолбленных на камнях?
Почему учитель на основе внешнего сходства с египетским Древнего царства попытался сопоставить их значения? Может, в том, что мы оба подходили к Древним, опираясь на наши цивилизации, и скрывалась первая и самая главная ошибка в работе? Если они были выше по развитию, чем современное человечество, то могли использовать абстрактные символы с большой смысловой емкостью, оттуда и сложность знака. Большинство букв ведь тоже не несут конкретного значения, пока не станут словом, зато одним иероглифом можно записать целую фразу, если произвести слияние начертаний, чем пользовались древнеегипетские писцы. И снова тупик.
Перед сном в свете настольной лампы, укутавшись в одеяло, я всматривался в черные линии, образовывавшие контуры фигур и предметов, и пытался понять их истинный смысл. Но его не было, как и раньше. Видимо, для меня подобная работа оказалась слишком непосильной задачей, что еще больше усиливало разочарование в самом себе.
Устав ждать, связался с университетом, в котором Эмилия преподавала в последнее время, чтобы уточнить ее домашний адрес, и самому нагрянуть с дружеским визитом, но лишь узнал, что миссис Карнарвон без объяснений уволилась с работы больше пяти месяцев назад и уехала в неизвестном направлении. Теперь я понял, что чувствовал Джон, как волновался, когда узнал о нашем со Стефанией исчезновении. Возможность того, что из-за меня Эмилия не захотела иметь проблемы с научным обществом, чтобы не портить свою карьеру ученого, тоже не исключалась. И обвинять ее в этом было бы просто глупо. В своем одиночестве я был виноват только сам.
Дождливый лондонский март подходил к концу. Сквозь низкие серые тучи все чаще проглядывало солнце, по которому так соскучился за пасмурную зиму. В такие дни я не спешил домой, предпочитая спокойную пешую прогулку от музея до подъезда. Сложив руки за спиной, тихо шел по мокрому тротуару, щурясь от отражающегося солнечного света в мелких лужицах. В какой-то момент начинало казаться, что я сижу с учителем на небольшом корабле, плывущем под парусом вверх по течению Нила, и ловлю ладонями яркие блики, играющие на прозрачной воде. Птаххетеп смеялся и повторял все движения за мной. А потом перед глазами возникала хижина в Вади-Натрун, два стола с мумиями самых любимых, самых близких людей… и слезы сами наворачивались на глаза. За что так жестока судьба? Лучше бы гробницу Птаххетепа никогда не находили! Лучше бы я так и умер в том гробу…
Последним мартовским вечером я возвращался домой, погруженный в свои мысли, не замечая никого вокруг. Настроение было испорчено визитом одного из каирских специалистов в области письменности, который очень грубо отозвался о моей последней монографии, где исследовалось развитие иероглифики третьей и четвертой династий на основе заупокойных текстов мастаб и сохранившихся стел. Да, это был тот самый эксперт по иероглифам Древнего царства, с кем я очень сильно поругался на научной конференции в девятнадцать лет. Все эти годы он «жаждал мести» и терпеливо ждал своего часа, поэтому не упустил шанса показать себя во всей красе «мудрости и величия». В отличие от других ученых, я никогда не опирался на труды «забронзовевших» профессоров, а делал самостоятельные выводы, что и послужило основанием для ответного беспринципного нападения на мою работу. Но это была такая мелочь по сравнению с душевными переживаниями.