На обратном пути заехал в Осирийон: грунтовые воды все также покрывали пол и колодцы. Без продуманного плана осушения и последующего удержания грунтовых вод в этом «доме» представителей высокоразвитой цивилизации нельзя было начинать раскопки. Заглянул в стоявший рядом на возвышенности храм Сети Первого. На потолочной балке по-прежнему красовались «вертолет», «самолет» и «подводная лодка», собирая внизу множество туристов с фотоаппаратами. Эти знаки можно было бы принять за часть иероглифической письменности Древних, но на самом деле все было куда прозаичнее. Надписи в тех местах храмов, где собиралось много людей, были своеобразным источником актуальной информации, как современная периодическая печать. Для удобства иероглифы вырезали на толстом слое штукатурки, через некоторое время их затирали и снова наносили уже другой текст. А с этой надписью получилось по-другому: зачем-то в закрытом коридоре выдолбленные в известняке символы имени Сети Первого сначала резцами подправили до имени Рамсеса Второго, а потом лишние углубления замазали штукатуркой. Неужели Рамсес был настолько наглым, что решил приписать себе строительство и этого храма? За три тысячи лет хрупкий материал рассыпался, и взорам ученых предстало банальное наложение знаков, которое очертаниями совпало с современной техникой. Вот так появляются и развенчиваются исторические мифы.
К моему возвращению из трехнедельного путешествия по Египту доктора Хавасса выписали из больницы. Узнав об этом, предложил Захии переехать ко мне. Он, не раздумывая, согласился. И снова я с головой окунулся в изучение письменности Древних: перевез папирусы Птаххетепа в каирскую квартиру, а лондонскую, оставшуюся от Джона, сдал в аренду студентам Исторического университета.
Когда вернулся из британской столицы с десятком больших чемоданов, Захия позволил себе безобидную шутку в мой адрес про то, что я, как чистокровный египтянин, большой модник. Когда он по очереди раскрыл их, то опустился в изумлении на колени. В чемоданах лежали только бережно упакованные в герметичные тубы сорокавековые свитки хранителя библиотеки Древних да наши с Джоном рукописи и научные работы. Доктор Хавасс, не сдерживая эмоций, осторожно прикоснулся к ним руками, что-то забормотал и счастливо заулыбался.
— Думаешь, я не догадывался о тайнике в гробнице? — Захия, не сводя глаз с сокровищ, сел на диван. — Я сразу это понял, когда там был.
— Вы видели усыпальницу Птаххетепа? — оказывается, я столько не знал. — Когда?
— Когда Джон и Стефания вытащили тебя и увезли в запасники музея, — ответил доктор с присущим ему спокойствием. — Они спали, а я, чтобы не надышаться этой гадости, спускался туда со снаряжением для дайвинга. Со стороны выглядело смешно, но это неплохо защитило от воздействия токсина и дало достаточно времени на фотосъемку и исследование каждого угла. Я нашел много интересного, что они и ты упустили из-за спешки и отсутствия хорошего освещения. Во-первых, сфотографировал внешнюю и внутреннюю поверхности саркофага, покрытых рисунками и надписями. Снимки найдешь в кабинете на верхней полке сейфа. В дальнем углу под слоем песка был маленький плетеный короб, обмазанный глиной…
— …его принес Птаххетеп после двухнедельной отлучки и спрятал в тайник, — перебил я доктора, — там было это странное вещество…
— Мы тайно исследовали его в бактериологической лаборатории, потом в химической, — Захия сделал долгую паузу.
— И? — с нетерпением поторопил его.
— Это легкорастворимый в жидкости порошок, моментально проникающий в живой организм и обладающий сильным воздействием на процессы, происходящие в клетках на молекулярном уровне. Настоящее чудо, что ты выжил после такой дозы. Птаххетеп был настоящим гением, если смог рассчитать правильное количество вещества, и при этом не убить, а лишь погрузить в сон, или он действовал чисто интуитивно. Но, все равно, это чудо, ибо ошибка в дозировке могла стать фатальной для тебя. Не знаю, кем были Древние, но даже приблизительный химический состав нам установить не удалось, настолько порошок оказался неуловимым для новейшего оборудования.