На глаза навернулись слезы, и, не удержавшись на ресницах, упали на лист, размывая слова, написанные перьевой ручкой. Выключил настольную лампу. Раздвинул шторы на окне напротив стола. Теплый солнечный свет проникал в каюту, отвлекая от грустных мыслей.
Вернулся в удобное кресло. Теперь наступила очередь рассказа о Стефании, ведь даже влюбленный в нее Джон рассказал ней так мало.
Когда я вспоминаю о женщине, которую десятилетие называл своей второй мамой и до сих пор продолжаю так говорить о ней, становится непривычно тоскливо и одиноко.
Стефания… Ее изумленное лицо, озаренное счастливой улыбкой — первое, что я увидел после пробуждения. Было очень страшно, но облик добродушной женщины, сидевшей рядом со мной, успокаивал, давал странную надежду, что все не так плохо, как кажется, хотя мир вокруг пугал, и я не мог понять, что она говорила. Через несколько недель Стефи придумала интересный язык жестов, основанный на египетских иероглифах. В этом ей помог Джон, сообразивший, что современный древнеегипетский и мой — совершенно разные по звучанию, зато знаки имеют более-менее схожее значение.
На тот момент, когда была найдена гробница Птаххетепа, Стефании было чуть больше сорока, хотя, выглядела она лет на десять-пятнадцать старше. Может, дело было в седых волосах, которые она даже не пыталась красить, в рано появившихся морщинах от постоянной работы на солнце среди песка. На замечания сотрудниц музея и коллег-археологов, что нужно ухаживать за собой, чтобы выглядеть моложе, мама отшучивалась, что в таком виде на нее не позарятся даже кочевники-бедуины, а мумии — тем более. Но истинная причина, как она рассказала позже, скрывалась в том, что не внешность главное в человеке, а его душа, чувства, поступки…
Первые три года я не хотел надолго с ней расставаться: то, что произошло со мной в «Доме мертвых» еще долго отзывалось кошмарами по ночам и боязнью оставаться в одиночестве. Она этого не знала. Маленьким не мог ей рассказать — не находил правильных слов, а позже — не видел смысла расстраивать страшной историей заговора, жертвами которой стали мы с Птаххетепом. У мамы и так хватало проблем и с начальством, и в музее.
Саккара всегда была для нее главным местом работы, а музей — уже второстепенным. В течение нескольких лет Стефания старалась не покидать запасников, что находились недалеко от дома, ведь рядом с ней всегда был я. Думаю, причина была не в моем неокрепшем здоровье — она просто побоялась травмировать видом разграбленных гробниц и раскопками захоронений. Чтобы дать «саккарскому профессору» спокойно работать с новыми находками, Рашид Фархази и Джеймс Ринг брали меня с собой на экскурсии по залам: так я, не спеша, учил арабский и английский. По вечерам уже мама читала вслух книги на новом языке и пыталась объяснять их смысл. Я же, в свою очередь, учил понимать иероглифику Четвертой династии и правильно переводить символы.
В четырнадцать провел свою первую самостоятельную экскурсию для группы туристов-американцев. Джеймс улетел на выходные к родственникам, но из-за непогоды его обратный рейс задержали. За три года я выучил наизусть его варианты рассказов об экспонатах, неплохо общался на английском с Рингом и Брайтоном. Туристы остались довольны, хотя поначалу возмущались, что экскурсовод еще мальчишка. Стефания очень гордилась этим и просила взять приемного сына на постоянную работу, но получила отказ — я не подходил по возрасту, но как замену не вышедшему на работу сотруднику меня уже имели ввиду.
Сейчас бы психологи в один голос сказали, что госпожа Аджари ничего не понимала в воспитании детей. Она с первых дней общалась со мной как со взрослым, коллегой и даже ученым, а не маленьким ребенком. И мне это нравилось. Так вел себя и Птаххетеп. Если мы оказывались на базаре, тянул маму за рукав к книжным и канцелярским лавкам, а, не как ровесники, к игрушкам. Она покупала то, что я просил. И, если Стефания говорила «нет» — она объясняла, почему «нет».
Мама очень переживала, когда в восемнадцать из-за жалоб туристов уволился с должности экскурсовода, но ни разу не упрекнула за такое решение. Она понимала, что я хочу рассказать посетителям то, что знал и сам видел, пусть это и противоречило классической истории. Местным нравился мой «другой» взгляд на артефакты и историю Египта, а вот приезжие такую информацию принимали в штыки. Стефания пыталась объяснить, что многие люди не поймут, однако, мальчишеский максимализм и самоуверенность взяли надо мной верх. О чем вскоре пожалел. Директор, устав от недовольства иностранцев, поставил условие: или я ухожу сам, или меня выгоняют с не лучшей характеристикой. Предпочел первое, чтобы не подставить под удар еще и маму, перебрался к ней в бригаду рабочих.