Только среди гробниц Древнего царства я понял, почему госпожу Аджари называли «саккарским профессором». Лишь факты, никаких домыслов и фантазий. Если Стефания находила мумию ребенка и рядом игрушку, то ее выступление для журналистов ограничивалось чисто научной информацией: гроб с мумией ребенка, Древнее царство, Пятая династия, мальчик, возраст от пяти до семи лет, рядом обнаружена деревянная модель тростниковой лодки. И все! Зато ее коллеги принимались выдумывать драматические истории об убитых горем родителях, заботливых братьях или сестрах, которые подарили свою игрушку умершему. Хоть короткометражные фильмы снимай!
Однажды я спросил у Стефи:
— Почему ты не хочешь поведать больше о находке? Всегда только факты…
— Я рассказала все, что узнала. Лично меня на похоронах не было. Зачем придумывать небылицы? Мертвым это бы не понравилось. Ты же сам не любишь подобные фантазии, поэтому и ушел из экскурсоводов.
— Ты права, как всегда, права…
Год, что я провел в «пустыне Саккаре», стал для меня отправной точкой в научной деятельности. Зная достаточно хорошо иероглифику конца Третьей, а также Четвертой династий, не без помощи Стефании, начал создавать таблицу более точной датировки текстов в рамках второй половины Древнего царства. Хоть египетские иероглифы по большей части неизменны, но многие из них в течение десятилетий претерпевали дополнения или упрощения при написании. Вот эти моменты искал на стенах гробниц, на стелах, посуде. Изменение в форме символа было определено не прихотью одного писца, а существовавшими в конкретный период правилами. Были и единичные случаи, связанные с недостаточной грамотностью писавших, которые после исследования отсеивал. Стефания посоветовала написать монографию. Джон, несмотря на то что жил в Лондоне, стал моим научным руководителем. С готовой работой я подошел к доктору Хавассу, который вставил мой доклад в научную конференцию Службы древностей. Первое выступление есть первое выступление, но не это спровоцировало волну негатива в мою сторону. Причиной резкой критики стала сама работа. Ее назвали «археологическими сказками», «бредом после солнечного удара», «фантазиями от безделья». Конечно, и я в долгу не остался. Разнес предыдущих докладчиков-лингвистов. С одним вступил в жесткую словесную перепалку. Нас растащил доктор Хавасс: оппоненту сделал строгий выговор, а мне, пригрозив заявлением в полицию, запретил появляться и в Службе древностей, и на территории музея, окончательно сослав в саккарский некрополь к матери. Я был готов в любой момент сорваться, натворить глупостей, но Стефи под предлогом переводов надписей увезла меня на очередные раскопки. Окунувшись с головой в копательно-переводческую деятельность, быстро забыл о конфликтах и запретах. «Не бросай изучать письменность, — мотивировала она, — еще пригодится. Где первая научная работа, там будет и вторая, третья…» Я послушал ее. Записывал, зарисовывал, анализировал, систематизировал. Через полтора десятилетия эти наработки легли в основу научного труда для защиты ученой степени профессора.
До встречи в больнице с доктором Хавассом я не понимал, что Захия и Стефи устроили тихую и беспощадную борьбу за мое будущее. Один хотел сделать из меня ученого с мировым именем, другая же любила настолько, что не хотела расставаться. Оба были невыносимо упрямы, и конфликт закончился трагедией. Столько лет прошло, но до сих пор виню себя в гибели моей «второй мамы». Если бы не мое страстное желание показать ей библиотеку Древних, она осталась бы живой. Хотя… Раз доктор Хавасс планировал освободить меня от опеки Стефании, то она все-равно бы погибла… через неделю, месяц, год… Она должна была отпустить любимого сына к Джону в Лондон и дождаться возвращения уже профессора Сахемхета Аджари. Должна! Но… что произошло, то произошло, и никто не в силах изменить этого.
И раз я неоднократно упомянул про Джона Брайтона, то стоит рассказать и о нем. Полтора десятилетия назад в шутку придумал ему прозвище «историк с печатной машинкой». Он, и правда, все свободное время проводил за ней: то монографии, то доклады, то набирал свой дневник и мои автобиографические рассказы. Как ни странно, но доктор Брайтон внес самый больший вклад в мое становление, как ученого. Он поддерживал и направлял мою научную деятельность, увлечения, исследования почти четверть века, мотивировал идти дальше, не останавливаясь на достигнутом, выдвигать гипотезы, доказывать или признавать их несостоятельность.