В группу Моуди попали десять лучших студентов Академии: Стивен, Джоэни, Блейз, Кари, Эйткинс, Милен, Дори, Гарри, Луна и Рон. Последние двое отличились в финальной битве с Волан‑де–Мортом, поэтому были зачислены в Академию, даже не окончив школу. Кроме них, Гарри знал только Блейза Забини, скучного любителя ядов из Слизерина, который все свободное время занимался тем, что травил всех кого ни попадя, а потом откачивал противоядием и называл это безобразие гордым словом эксперимент. Малфоевского приятеля, кстати. Что до самого Малфоя, то слухи ходили разные, но Гарри они совершенно не интересовали, так что сейчас он знал о слизеринце ровно столько же, сколько и год назад, после последней битвы с Волан‑де–Мортом. Ничего.
— Прошу всех быть завтра в восемь утра в Министерстве, — сказал Моуди и небрежно вывел на доске цифру 8. — Для начала я покажу вам кое‑что занимательное и, надеюсь, поучительное, а там разберемся с заданиями. А теперь, — Моуди обвел аудиторию грозным глазом, сжав губы, — поговорим о последних событиях…
* * *
Гарри подскочил на постели, задушено хрипя и стискивая в потных кулаках мятые, влажные простыни. Сердце грохотало где‑то в желудке, волосы на голове шевелились, и липкий, как остывающий деготь, черный, беспросветный ужас растекался по внутренностям, затопляя все внутри.
Маггловские электронные часы с красными цифрами, стоявшие на прикроватной тумбочке, показывали пять сорок семь. За окном расползался мутный розовый рассвет, робко проникая в маленькую, душную комнатку сквозь задернутые шторы.
Судорожным движением Гарри вытер со лба крупные капли пота, облизнул пересохшие губы, чувствуя, как натянутая кожа трескается под сухим прикосновением языка. Осторожно опустился назад, на подушку.
Ему снова приснился кошмар.
На этот раз Выручай–комната. Огненные драконы, химеры и гиены, вырвавшиеся, наверное, из самого адского пекла. Разевающие пасти, обжигающие смертоносным дыханием, обдающие клубами едкого, разъедающего легкие дыма. Огонь, полыхающий в замкнутом пространстве комнаты, неожиданно сжимающиеся, двигающиеся навстречу друг другу стены. Жар, прожигающий насквозь, обдирающий горло, снимающий с него слизистую тонкими полосками, будто растягивая удовольствие от пытки. Набухающие волдыри на руках, сжимающих древко метлы, почерневшая кожа, черная жижа, текущая из лопнувших ожогов, и боль… и удушье… и конвульсии… И тихий, тонкий крик откуда‑то из самого пекла внизу. И в отчаянии протянутая ладонь… Серые глаза с первобытным ужасом, плещущимся на дне, обезумевшие, умоляющие. Он хватает эту ладонь, дергает на себя, но она выскальзывает. Он хватает снова, но за скользкие пальцы так тяжело уцепиться! И он не может. Он обгорает в огне и никого не спасает. Он кричит, но с губ не срывается ни звука, потому что губ уже нет и нет голоса, нет горла…
Гарри прикрыл глаза, чувствуя, как остывающий пот неприятно холодит кожу. Эти сны — его проклятие, его бесконечная пытка. Вот уже год, как Волан‑де–Морт мертв. Прошел год. Его не мучает боль в шраме. Ему не нужно искать крестражи. Ему не надо бояться за близких и предаваться невыносимым мыслям о том, что все, кто его любят, непременно погибают. Никто больше не погибнет, Гарри знал это.
Знал наяву, но не во сне.
А во сне все было по–прежнему. Наверное, год — это слишком мало? Наверное, понадобится целая жизнь, чтобы он, наконец, осознал, что все закончилось, чтобы кошмары прекратили вторгаться в его ночи и позволили если не забыть, то хотя бы притупить воспоминания. Все, кого он не сумел спасти. Все, кого он спас. Все, кто погиб по его вине. Все, кто выжил и был вынужден жить, утратив родных и любимых. Все они являлись в его снах раз за разом, заставляя переживать десятки вариаций на тему своей гибели. Даже Малфой–младший, эта подлая, трусливая гадина!
Краем уха за этот год Гарри не раз слышал, что у Малфоев возникли проблемы с Министерством, которое после падения Волан‑де–Морта возглавил Кингсли. Слухи ползли разные, но у Гарри и без них хватало забот, так что он даже не знал, были ли Малфои до сих пор на свободе или уже обживали камеры в Азкабане.
Гарри хотел жить. Просто жить, не оглядываясь на прошлое, не вскакивая посреди ночи с саднящим от крика горлом, не жалея, не вспоминая, не чувствуя вины… Он спас волшебный мир, но было ли в этом новом, постепенно отходящем от потрясений, смертей и переворотов мире место для него? Не для героя, не для спасителя, но для простого парнишки, для мальчика, который больше не хотел быть ни знаменем, ни флагом, ни Тем–Кто–Выжил? Или ночные кошмары и странная, тупая боль в груди — все, что у него осталось?