—Ты разумеешь буквицы, сын мой? — спустя некоторое время обратился ко мне старец, находясь за моей спиной.
— Да, отче, — смиренно ответил я, поворачиваясь к священнику.
— Как звать тебя? — продолжит расспросы поп, протягивая при этом руку для поцелуя.
— Я Целав из Любосты, что близь Герсики в Полоцкой земле. — я назвал себя, целуя протянутую руку.
— Ты крещён?
— Да, святой отец, — заверил я. — Я крещён под именем Дмитрий.
— И письму обучен? — поинтересовался священник.
— Обучен, отче, — подтвердил я.
— А на каких языках писать и читать разумеешь? — не отставал старец.
— На русском, болгарском для церкви, греческом и латинском.
— А не хотел бы ты, сын мой, стать списателем книг и свитков? — неожиданно предложил священник.
— С превеликим удовольствием приобщился бы и опыт списания имеется в бытности моём обучении в Полоцком монастыре, — смиренно ответил я, — но в Киеве у меня торговый интерес, и лавка моя находится неподалёку.
— Воля твоя, сын мой, — разочарованно вымолвил поп, — но если передумаешь, то найдёшь меня в княжеских палатах. Спроси у стражи игумена отца Сильвестра, и они сопроводят тебя ко мне.
Сказав это, он резко развернулся и быстро покинул палатку.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вопреки предсказаниям перекупщиков, наши товары торговались очень бойко.
Большую часть воска, льняных тканей и всю мягкую рухлядь мы не выставляли. Мы не выставили их с прибытием первых двух торговых караванов из Царьграда, так как цены на товары, интересующие византийцев, держались низкие по причине их обилия. Мы дожидались прибытия последующих караванов из Империи и латинских стран.
По мере истощения торговых запасов у меня появилось больше времени на посещение книжной лавки, и я уже присмотрел две книги, которые намеревался выкупить перед отплытием домой.
В тот день я в очередной раз наведался в книжную палатку, чтобы обсудить трактат Страбона с Феофаном, владельцем этой лавки. Об этом мы сговорились с торговцем в предыдущее моё посещение.
У входа в палатку мы столкнулись с богато одетой киевлянкой. Вернее, это она буквально врезалась в меня. Задохнувшись от возмущения, она злобно посмотрела на меня, и я тут же утонул в бездонной глубине её голубых глаз. Алые пухленькие губки уже разомкнулись, чтобы злобно отчитать меня. Но вместо того, чтобы разразиться бранью, её васильковые очи округлились по какой-то причине и уставились на меня. Его губки расплылись в улыбке, проявив очаровательные ямочки на пухлых щёчках.
Мы бесконечно долго стояли, глядя друг на друга широко распахнутыми глазами. И не было сил отвести взгляд.
На самом деле это длилось буквально пару мгновений, разрушенных голосом холопки:
— Госпожа, с вами всё хорошо.
— Да, Дарина, — вздрогнув от неожиданности, негромко произнёс синеокий ангел, — всё хорошо. Следуй за мной.
Одарив меня на прощание ослепительной улыбкой, девушка развернулась и удалилась по главному рыночному проходу в сопровождении холопки, державшей в руках какую-то небольшую, но толстую книжку. Я не осмелился долго смотреть им вслед.
— Кто это был? — спросил я у Феофана, войдя в лавку.
— Как кто! — выгнув брови от удивления, воскликнул грек. —княжна Марица Владимировна, дочь великого архонта Руси Владимира Мономаха! Я взял первую попавшуюся книгу, чтобы скрыть своё состояние, положил её на подставку, раскрыл наугад и сделал вид, что погрузился в её изучение. Я смотрел на цветную картинку в раскрытой книге, но перед глазами стояло радушно улыбающееся девичье лицо и огромные голубые глаза, в которых хотелось утонуть. Я пытался отринуть наваждение, но милый образ вновь и вновь возникал в моём сознании, заставляя сердце учащённо биться.
Феофан подошёл ко мне и что-то у меня спрашивал. Я отвечал, совершенно не осознавая что. В итоге грек, подивившись моим бестолковым ответам, оставил меня и вернулся в свой угол. А я продолжал пребывать в полном смятении чувств[LV1] .
Осознав тщетность всех моих попыток выкинуть из головы образ княжны, я покинул палатку книготорговца и ушёл на нашу ладью, где укрылся на корме. Умом я прекрасно осознавал, что я, сын мелкого латгольского вождя, даже мечтать не смею о дочери правителя всея Руси. Но сердце ныло, а душа рвалась к прекрасной славянке.