— Дурак ты, вот что! Какой там Христос? Это ваш Христос, а не мой! Вы сотворили по своему подобию большевистского Христа — голодного, грязного бунтовщика, вложили ему в уста нужные вам слова, а теперь поднимаете его, как хоругвь, и вопите: «У нас у всех один и тот же отец, поэтому давайте разделим собственность! Все мы братья, поэтому давайте сообща есть жареного поросенка!» Э, нет, не видать вам его!
Он выбросил сигарету в окно, плюнул во двор, подошел к Манольосу и снова схватил его за ворот.
— Убирайся немедленно из моего дома! — крикнул он ему. — Сегодня же, сейчас же! Ступай к этим оборванцам, к твоим братьям, — делите чесотку, вшей и царствие небесное!
В то время как он произносил эти слова, открылась дверь и вошел дородный, похожий на архимандрита, поп Григорис.
— Архонт, — сказал он, — извини меня, я опоздал, потому что Марьори нездорова.
Он повернулся, увидел Манольоса и нахмурился.
— Отче, дорогой, — сказал старик Патриархеас, — тут мир рушится, все перевернулось вверх дном! Видишь, вот Манольос собирается поджечь весь мир. Такое же знамя поднял и мой ненаглядный сын — сегодня утром он объявил мне: «Я ухожу из твоего дома, оставляю тебя, старик Патриархеас, — я выбираю путь Христа». Как будто я шел по пути антихриста! Светопреставление! Я рад, что ты здесь, отче, мы наведем порядок.
Поп Григорис поднял руку, указывая на Манольоса.
— Он виноват! — сказал поп. — Он разжигает село, он забивает головы людей нелепыми притязаниями! Что плел ты на празднике, бездельник! Ноги замахнулись на голову!
— Я повторял Христовы слова, — ответил Манольос. — Чтобы люди помогали бедным: у кого две рубашки, пусть одну отдаст — ведь все мы братья! Больше ничего.
Поп Григорис задыхался от гнева, но считал унизительным для себя вести беседу с каким-то батраком. Он обратился к старику архонту:
— Это опасный человек! Во что бы то ни стало ты должен его прогнать! Мы должны выгнать его из села, чтобы он не распространял заразы! Он свел с ума и твоего сына! Влияние его растет, когда-нибудь он съест и нас. Гнать его! Он не пастух и не овца — он волк!
Манольос отошел от стены, прижал руку к груди и сказал:
— До свидания, архонты и владыки! Я ухожу.
— Божье проклятие тебе! — воскликнул поп, поднимая руку.
— Проклятие старостам и попам, — ответил Манольос. — Вы, попы, распяли Христа! Если бы он вновь спустился на землю, вы бы распяли его снова. Прощайте!
Он спокойно направился к двери, открыл ее, потом еще раз обернулся.
— Прощайте! — повторил он и легко начал спускаться по лестнице, опять почувствовав, что его несут ангелы.
ГЛАВА XIII
Когда Манольос подошел к горе, уже смеркалось. Небо затянулось облаками, подул прохладный восточный ветер, первые крупные капли дождя упали на руки и лицо Манольоса и на раскаленную землю. Манольос обрадовался; он так же томился жаждой, как томились ею поля и горы, он словно слился с ними воедино и кружился вместе со всем земным шаром.
— Чудесен этот мир! — говорил сам себе Манольос, поднимаясь на гору. — Когда я открываю глаза, я вижу горы, облака и стену приближающегося дождя; когда закрываю, вижу бога, который сотворил горы, облака и дождь. Повсюду, в ночном мраке и при свете дня, нас осеняет божья милость!
Вырвавшись из сетей мелочных, но всесильных забот, он сразу же забыл и архонтов и попов и, отрешившись от всех земных радостей и печалей, пребывал теперь в мире самой большой радости и самой великой печали, в мире, где, скорее, нет ни радости, ни печали — в вечном покое…
Завтра рано утром ему предстояла разлука с его любимой горой: хозяин, которому он так верно служил, прогонял его. Ему придется вскинуть на плечи свой тощий узелок, взять пастушеский посох и отправиться одному в опасный путь по крутым склонам. Но, несмотря на это, ноги его танцевали и душа пела.
Дождевые капли падали все чаще, вдалеке слышались гулкие раскаты грома. Манольос ускорил шаг. В спину ему дул попутный ветер, подгоняя его, и он радовался, чувствуя, что у ветра, как и у человека, тоже есть руки, грудь, дыхание!
Издалека он заметил освещенное окошко кошары. «В этот час, — подумал он, — Никольос уже подоил овец, поужинал и, наверно, улегся спать. Значит, это Михелис зажег свет!» При мысли о своем преданном друге сердце Манольоса забилось сильнее.
— Он не выдержит, — прошептал Манольос, — он привык жить по-господски, без забот, привык к хорошей еде, к мягкой постели, к домашнему теплу и безопасности. Лучше бы ему вернуться домой! Независимо от его воли, богатство тяжелым бременем лежит у него на душе, оно мешает ей быть свободной. К тому же у него есть еще Марьори, которая притягивает его к земле…