Как раз в это время и вошел учитель.
— Здравствуй, Николис, — сказал поп, даже не пошевелившись. — Откуда ты пришел? Ты весь в грязи.
— С Саракины! — собрав все свое мужество, ответил учитель.
Поп подскочил на стуле.
— Что же ты делал в их проклятом осином гнезде?
Разве ты не знаешь, что Саракина и Ликовриси на ножах?
«Держись, учитель! — сказал про себя Хаджи-Николис. — Вот сейчас ты сможешь показать себя! Докажешь, что ты достойный потомок Александра Македонского!»
— Я ходил к Михелису, — сказал он, — я хотел лично убедиться, сумасшедший он или нет.
— А! — закричал поп. — Ты хотел убедиться! Ну и что же?
— Я целый час беседовал с ним о разных вещах. О многом мы говорили…
— Ну? Ну?
— Он совершенно нормален.
Поп вскочил.
— Знай свое место, учитель, — крикнул он, — и не суй нос не в свои дела! Разве я велел тебе идти туда? Зачем же ты пошел?
— Все это так угнетало мою душу… прошептал учитель. — Я подозревал, что это несправедливо…
— Ты еще будешь учить меня, что справедливо и что несправедливо? Михелис — сумасшедший, вот что справедливо!
— Но он не сумасшедший… — осмелился сказать учитель.
— Я тебе говорю — сумасшедший! Ты не видишь дальше своего носа, дальше отдельных людей, а меня не интересуют отдельные люди, — я забочусь об общем благе. Я вождь народа! Ты понял, учитель?
Учитель молчал.
— Если поступают несправедливо по отношению к отдельной личности и от этого выигрывает все общество, то тогда справедливо поступить с ней несправедливо! Но где уж понять это твоему слабому разуму!
Поп остановился перед учителем, который слушал, опустив голову.
— Если тебя спросят, так и отвечай, а если не можешь, то молчи!
— Я буду молчать, — сказал учитель и встал, — но про себя…
Поп саркастически засмеялся:
— Про себя думай что хочешь, меня это абсолютно не беспокоит, про себя ты волен думать что угодно, но вслух — будь осторожен!
Затем голос попа смягчился.
— Мы братья, Николис, — сказал он, — и мы должны быть перед людьми одного мнения — моего… Ты понял?
Учитель хотел было крикнуть: «До каких же пор? У меня тоже есть свой ум и собственное мнение, я не согласен с тобой, не подпишусь я под этим несправедливым делом! Я выйду на площадь и поведаю людям правду!» Но вместо этого он направился к двери, промолвив:
— Спокойной ночи!
— Ну и потеха! — пробормотал поп, осушив стакан с вином. — Собственное мнение, говорит, есть у его милости!
Он сложил салфетку, перекрестился, возблагодарил бога, который посылает людям так много еды и питья, и отправился спать.
— Завтра рано утром, — сказал он громко, — я позову Марфу.
Ранним утром шла Марфа к дому попа, еще больше сгорбившись и бормоча себе под нос: «И на кой черт я понадобилась козлобородому попу с самого утра? Ведь сейчас в конаке проснется этот проклятый байстрюк и начнет орать: мне нужно то, мне нужно это! Сам не знает, чего он хочет, — чисто беременная баба!.. Будь осторожна, Марфа, и что бы ни говорил тебе козлобородый, так и знай, — это чертовы козни, это ловушка, бедная Марфа! Смотри, как бы не попала ты в беду!»
Марфа вошла в комнату. Поп сидел на диванчике, скрестив ноги, и шумно потягивал кофе. Глаза его опухли от сна.
Марфа низко поклонилась, поцеловала попу руку и отошла в сторону, сложив руки на животе.
Поп обдумывал, как бы ему лучше приступить к делу.
— Ну, Марфа, — сказал он наконец, — в один прекрасный день ты попадешь в рай, стройная, как только что отлитая свечка. Столько лет ты работаешь у турок, но никогда не забывала христиан; и если у нас большая необходимость, мы, христиане, зовем тебя. Потому-то и позвал я тебя сегодня, Марфа.
«Ну и чертов поп, — думала про себя горбунья, — вот он готовит ловушку, вот уже положил сыр, открыл дверцу… Будь осторожна, бедная Марфа, как бы не попасть туда!»
— Отче, — сказала она, — твое слово — слово бога. Приказывай мне.
— Ты ведь знаешь, что Ибрагимчику нужна женщина. Он хочет, чтобы женщины поплясали перед ним, и он мог бы выбрать кого-либо из них для себя. Экий сукин сын! Это большой позор, лучше смерть! Не так ли, Марфа?
— Лучше смерть! — подтвердила старуха горбунья.
— Но нельзя же портить отношения и с агой. Община кровно заинтересована, чтобы он был на нашей стороне. Ага заявил мне бесповоротно: «Если не найдете женщину для Ибрагимчика, я начну войну с общиной!» Ты понимаешь, Марфа, тогда мы пропали! Ну, так что же делать? Что лучше — найти одну женщину для Ибрагимчика или погубить всю общину? Что скажет твоя милость, Марфа?