— Не строй из себя дурачка, иезуит! — крикнул поп. — Я тебя хорошо знаю. Ты хотел — у-у, морда! — стать митрополитом, но не сумел, и теперь твои уста источают яд… Не заговаривай мне зубы, выкладывай поскорее, что случилось!
Пономарь рассердился, но не подал виду и капля за каплей начал изливать свой яд.
— С попом Фотисом, — сказал он плаксиво, — ничего не случилось, он живет и здравствует.
— Дальше, иезуит! Ты ведь хочешь сказать что-то другое! Изливай свою желчь!
— Саракинцы — я видел это своими глазами — отправились рано утром захватить именье старика Патриархеаса. Мы проиграли игру.
— Ах, чтоб тебя! Дальше!
— Все село покатывается со смеху. Говорят, подлые, будто поп Фотис повалил тебя на землю и уложил на обе лопатки…
— Ну-ка, иезуит, подойди поближе.
Но пономарь побоялся ручищ попа и отошел подальше, в угол.
— И самое страшное…
— Самое страшное? Говори, проклятый, выкладывай поскорее!
— Самое страшное, дорогой отче… Но мужайся, все мы люди, все умрем…
Поп схватил железную табакерку и бросил ее в голову пономаря. Но тот пригнулся, табакерка с грохотом стукнулась о дверь, и тонко нарезанный табак рассыпался по полу.
— Говори, а то встану, изобью тебя до смерти, несчастный! Итак, самое страшное?
— Как, разве ты этого не знаешь, отче? Ох, ну как же тебе это сказать? Я сейчас потеряю сознание… Твой брат, отче…
Поп не в силах был больше сдерживаться. Отбросив простыни, он спрыгнул на пол и набросился на пономаря. Но тот ухитрился сделать баррикаду из стола и двух стульев и за нею чувствовал себя в безопасности.
— Его убили, — пробормотал он плаксиво.
— Кто? Кто? — взревел поп, и из его ран на голове снова закапала кровь. — Кто его убил?
— Не знаю, отче. Где мне знать, несчастному? Говорят, его нашли в канаве с разбитой головой… В него швырнули большой камень, сделали из его головы пирог с начинкой и теперь он лежит во дворе Патриархеаса.
— А ты никого не подозреваешь, Хараламбис? Есть у тебя кто-нибудь на примете?
— Что тебе сказать, отче? Никого… Но, правда… Может быть…
— Что — правда?.. Что — может быть?.. А ну-ка, вспомни хорошенько! Ты — человек умный, ты что-нибудь, наверно, знаешь…
Поп подошел, отодвинул стулья и стол и с деланной лаской положил руку на плечо пономарю.
— Ты должен знать! Не может быть, чтоб не знал… Ты думаешь, что это…
— Э-э… э… вроде я что-то видел краешком глаза, э-э… но э…э… я не хочу согрешить…
— Не бойся ада, я здесь… Говори смело… Я тоже о нем подумал. Сатана! Ты его видел? Видел своими глазами?
Несчастный пономарь молчал. Он боялся попа, но боялся и ада. Он чувствовал, что совсем погиб.
Поп с силой потряс его.
— Ты будешь свидетелем, — сказал он ему. — Помоги мне, ты ведь знаешь, как я тебя люблю! Помоги мне одеться, я разыщу агу и отомщу за кровь брата. Значит, ты его видел, видел собственными глазами!
— Как тебе сказать, отче? Вроде видел, вроде и не видел.
Разозленный поп поднял руку. Пономарь съежился.
— Ты его видел, проклятый? Почему ты скрываешь?
Пономарь поднял глаза и увидел над собой занесенный кулак.
— Отче, — крикнул он, — дай мне время собраться с мыслями!
— Хорошо, жду.
«Я сказал, что видел его, — подумал пономарь. — Но кого — я не сказал. Значит, я не беру никакого греха на свою душу. А тогда что я теряю, если скажу: видел?»
Он успокоился и закричал:
— Я его видел, отче, я теперь вспомнил. Я его видел собственными глазами. Клянусь, я его видел, когда поп Фотис повалил тебя на землю и прижал коленом…
— Ладно, ладно, не об этом сейчас речь! Замолчи! Я тебе сказал, помоги мне одеться… Главное, что ты видел его, антихриста. Ты и не знаешь, какую услугу оказываешь христианству!
Пономарь, обрадовавшись, схватил штаны, носки, подрясник и начал одевать толстого попа. Потом обул его, надел ему на голову камилавку и, довольный, вывел его на улицу.
— Отведи меня в конак… Тише! Да не торопись же, проклятый! А теперь ступай скажи, чтобы прах учителя перенесли в церковь.
Ага уже собирался сесть на лошадь. И в этот момент увидел, что к нему, пошатываясь, еле волоча ноги, идет поп Григорис с забинтованной головой. Ага громко захохотал.
— Что за вид у тебя, поп? — крикнул он. — Кто тебе разбил голову?
— Справедливости, дорогой ага! — закричал поп, протягивая руки к аге. — Отмщения! Это Манольос! Он поднял на ноги Саракину, он поджег наше село, он разбил мне голову и убил моего брата-учителя. У меня есть свидетели! Ты представитель турецкой власти в Ликовриси. Я прихожу к тебе и простираю руки — я прошу справедливости и мести! Передай мне Манольоса, чтобы я судил его. Этого требует все село!