— Не погибнем, отче, не беспокойся! — крикнул Лукас, уже поднявший знамя святого Георгия-всадника. — Вперед, братья, вперед за святым Георгием! И посмотрим, куда нас приведет дорога.
Все бросились разорять богатый дом Патриархеаса. Отец Фотис открыл кладовые и раздавал добро. Все нагрузились продуктами и одеждой, сняли с петель дверь, положили на нее Манольоса. Двое мужчин подняли ее на плечи, старики взяли иконы. Отец Фотис вышел вперед, и быстрым шагом все направились к Саракине.
— Мы пройдем через Саракину, — сказал священник, — похороним нашего Манольоса, разроем могилы, заберем кости наших отцов и снова отправимся в путь. Мужайтесь, дети мои! Будьте стойкими! Мы бессмертны! Двинемся снова в путь!
Они подошли к колодцу святого Василия. Отец Фотис на минуту остановился.
— Дети мои, — сказал он. — Сегодня на землю спустился новорожденный Христос, Давайте возьмем его с собой. У нас есть матери, которые покормят его… С рождеством Христовым, братья!
Яннакос замыкал шествие. Ночью он вывел своего ослика со двора Костандиса, нагрузил его, чем только мог, и теперь молча шел рядом с ним, опустив голову. Время от времени на глаза его набегали слезы и мир заволакивался туманом, но Яннакос вытирал глаза, и все вновь прояснялось в утреннем зимнем свете. Он осторожно и нежно поглаживал круп ослика, а тот шевелил хвостом, поворачивал голову и смотрел на него, ничего не понимая: что случилось с хозяином? Почему он с ним не говорит? Почему он не протягивает руку, чтобы погладить ему живот, шею и теплые уши?
Они ступили на каменистый склон Саракины и начали подниматься на гору. Впереди несли Манольоса; за ним, в молчании, шел народ. День был холодный. На вершине сверкала церковь пророка Ильи, а далеко на горизонте блестели горы — одни казались розовыми, другие — светло-голубыми.
Около пещер их ожидал Костандис. Он быстро подошел к отцу Фотису.
— Отче, — сказал он, — Михелис не хочет уходить с горы. Он взял с собой узелок с одеждой, большое евангелие, косы Марьори и поселился в келье древнего отшельника. «Мне тут хорошо, — сказал он, — я не хочу больше видеть людей — ни хороших, ни плохих — никого! Я стану отшельником!»
Отец Фотис покачал головой.
— Может быть, он и прав, дорогой Костандис, не будем нарушать его одиночества. Это его путь. А мы пойдем своей дорогой.
— А моя дорога, отче?
— Когда мы похороним Манольоса, ты вернешься обратно к своим детям, дорогой Костандис, — сказал священник и положил руку на голову преданного друга, как будто благословляя его.
Манольоса уложили на земле перед пещерой, служившей церковью. Священник надел епитрахиль и начал отпевание. Народ запел псалмы. Время от времени раздавались рыдания Яннакоса и Костандиса, иногда прерывался и голос самого отца Фотиса, Тогда псалмы продолжали петь другие люди.
По очереди все наклонялись и целовали мертвого. Могила была готова, и священник остановился на краю ямы, чтобы сказать последнее слово и проститься с Манольосом. Но горло его судорожно сжалось, и он заплакал. Одна из старух припала к мертвому, распустила свои редкие белые волосы и простилась с ним.
Через несколько минут отец Фотис рукой подал знак.
— Во имя господа бога! — прошептал он. — Наш поход начинается снова. Мужайтесь, дети мои!
И они снова двинулись в путь — на восток.