Зачесались руки у Манольоса. Вскочил он, вошел в сарай, достал пилу, острый нож и напильник, потом перекрестился, нагнулся, поцеловал дерево и начал его обрабатывать.
Солнце приближалось к зениту, а Манольос все еще сидел согнувшись и крепко прижимал колоду к груди. Он забыл об усталости, воздух от земли до неба был чист и прозрачен, и все искушения исчезли. Леньо была теперь далеко-далеко, где-то за солнцем; другая, вдова, пробралась в середину кошары, в самый темный угол и превратилась в паука. Манольос трудился, склонившись над обрубком, и смотрел только на него. Он весь превратился в зрение и в самой глубине своего сердца видел спокойный, безмолвный образ, исполненный доброты и печали. И Манольос старался воплотить этот лик в дереве точь-в-точь таким, каким представлял его себе, — впалые щеки, скорбные глаза, широкий лоб с каплями крови и рана между бровей, которую обычно не изображали на иконах, — Манольос сейчас впервые разглядел ее.
Пот лил ручьями по лицу Манольоса, пальцы его, слегка порезанные ножом, вымазали дерево кровью. Но ничто не останавливало Манольоса. Он торопился запечатлеть святой образ до его исчезновения, — торопился воплотить в дереве свое видение.
Манольос, увлеченный резьбой, не заметил, как на тропинке показались две женщины: одна молодая, а другая — старуха, с закутанной в платок головой. Когда они увидели Манольоса, молодая повернулась, приложила палец к губам, и обе начали медленно приближаться, будто хотели посмотреть, чем занимался Манольос. Старуха споткнулась, из-под ее ног покатился камень, но Манольос так углубился в свое занятие, что ничего не услышал.
Молодая не выдержала, ускорила шаг — подошла и коснулась плеча Манольоса.
— Эй, Манольос! — окликнула она.
Манольос вскочил, святой образ исчез из его головы; испуганный, он прислонился к стене, откинув назад голову.
— Что с тобой, Манольос? Почему ты так смотришь на меня, словно я — привидение? Да ведь это я, Леньо, твоя невеста, а это — твоя тетя Мандаленья. Она пришла заговорить нечистую силу, окружившую тебя.
— Какая-то нечистая сила, сынок, поранила тебя, — сказала старуха и, тяжело дыша, тоже подошла к нему.
Манольос смотрел на них с недоумением.
— Что вам нужно? — спросил он наконец и перевернул обрубок, чтобы пришедшие не увидели, что он вырезал из него.
Старуха собиралась ему ответить, но Леньо отстранила ее.
— Оставь нас, тетушка Мандаленья, — сказала она. — Сходи собери лекарственные травы, которые тебе нужны, и оставь нас одних, я хочу поговорить с ним.
Бормоча что-то себе под нос, старуха пошла собирать травы.
Леньо села на лавочку рядом со своим женихом.
— Манольос, — сказала она ему тихо и взяла его за руку, — подними глаза и посмотри на меня. Ты больше меня не хочешь, не любишь меня больше?
— Люблю, — тихо ответил Манольос.
— Когда же мы поженимся?
Манольос молчал. Как далека от него была в эту минуту свадьба!
— Почему ты молчишь? Хозяин мне все рассказал.
— Я не хотел, чтобы ты приходила сюда, — сказал Манольос и встал.
— Я должна была попросить у тебя разрешения? — крикнула Леньо, и ее лицо вспыхнуло. — Ты мне еще не муж, я свободна!
Она поднялась и остановилась перед ним, властно протянув руку.
— Не уходи! — приказала она ему.
Манольос снова прислонился к стене и ждал. Леньо смотрела на него; ненависть и любовь боролись в ее взволнованной душе.
— Моя мать была прислугой, — глухо выговорила она наконец, — мать была прислугой, но мой отец — архонт. Кланяться не буду, я молода, приданое у меня есть, найду и получше тебя!
Манольос с силой, до боли, прижал к своей груди кусок дерева.
— Прощай, Леньо, — произнес он, чувствуя, что сердце у него разрывается.
Но как только он произнес это тяжкое слово, то сам испугался и сразу же передумал.
— Леньо, — прошептал он, опустив глаза, — оставь меня на время здесь, в уединении, чтобы я мог принять решение… Если ты меня любишь… прошу тебя!
— Ты любишь другую? Кого? Скажи прямо, и я уйду.
— Нет, нет, Леньо, клянусь!
— Хорошо, когда решишь, сообщи мне; я буду ждать… Но так и знай, могу тебя полюбить на всю жизнь, могу и возненавидеть на всю жизнь. От одного твоего слова это зависит; от одного «да» или от одного «нет» — выбирай!
Повернулась к старухе.
— Эй, тетушка Мандаленья, пошли!
Они спускались по склону. Разгневанная Леньо шла впереди; она ни разу не оглянулась; в ее сердце кипела гордая, господская кровь отца.
Манольос улегся на лавке; посмотрел на обрубок бузины — уже не было никакого желания продолжать работу; пламя погасло, святой образ исчез из души. В сердце не было ничего, что могло бы вновь вызвать это виденье.