— Несчастный, — закричал он, — верни мне три лиры, или я тебя уничтожу.
Тем временем поп Ион Григорис вошел в свою комнату, надел на шею серебряный крест с изображением распятия на одной стороне и воскресения Христа — на другой, взял посох с ручкой из слоновой кости и перекрестился перед иконой.
— Христос мой, — прошептал он, — в эту трудную минуту помоги мне, помоги христианам! Будь милосерден к нашему селу! Не дай мне унизить себя!
Он поклонился иконе и снова посмотрел на спокойное, ласковое лицо Христа.
— Христос мой, — повторил он, — не дай мне унизить себя!
Он снова перекрестился и вышел во двор.
— Пошли, братья, — сказал он спокойным и торжественным голосом. — Вперед, старик Патриархеас, не забывай, что ты архонт! Ведь архонт не тот, кто ест и пьет лучше остальных, а тот, кто в час опасности идет во главе своего народа и защищает его. Покажи теперь свое архонтское достоинство, иди впереди! И ты, старик Ладас, будь добр, не позорь наше село! Не вздумай плакать перед агой, будь смелым! Мы не виновны, но если суждено умереть, чтоб спасти село, мы с радостью примем смерть! Я люблю земную жизнь, но еще больше — загробную; мы находимся на пороге — позади земля, впереди небеса, пусть решает всемогущий! О тебе, Хаджи-Николис, я ничего не могу сказать! Ты столько лет рассказывал детям о героях Греции и мучениках христианства, и вот тебе представляется случай вспомнить их славу и показать на деле, как ее добывают! Пусть ученики твои не увидят тебя бледным и дрожащим. Стой перед смертью, как герой и мученик! Готовы ли вы, братья?
— Готовы, — ответил старик Патриархеас и с трудом поднялся. — Не беспокойся, отче, тело мое страшится, но душа тверда. Я не опозорю нашего села!
Поп Григорис еще раз оглядел своих товарищей.
— У деда Ладаса развязался пояс, — сказал он, — с него штаны спадут. Яннакос, стяни-ка ему пояс потуже, чтобы он нас не осрамил.
Яннакос подошел, затянул пояс старику Ладасу, а тот во время этой операции стоял, подняв руки, и, как ребенок, разрешал за собой ухаживать.
— Вытри ему еще рот, Яннакос, у него слюни текут, — приказал поп Григорис. — Прощай, моя Марьори!
— Пошли, — сказал Хаджи-Николис, — мы главы села, все люди на нас смотрят. Во имя бога и Греции!
Перекрестившись, они перешагнули порог. Впереди шел поп, за ним трое старост, позади Яннакос и Костандис.
— Слушай, Костандис, почему ага позвал к себе и несчастного Панайотароса? Какое отношение он имеет к старостам?
— Его видели, говорят, вчера в полночь. Он вертелся около дома аги, был чертовски пьян и грозил…
— Но при чем здесь Юсуфчик? Он же гоняется не за ним, а за вдовой?
— Что тебе сказать, Яннакос? Ага взбесился, сам не знает, что делает. Его служанка Марфа твердит, будто ага хочет сесть верхом на лошадь, скакать по селу и убивать всех встречных! Спаси и помилуй нас, господи!
Двери домов приоткрывались, и люди смотрели на старост, медленно шествующих к дому аги. Все крестились, как будто проходила похоронная процессия.
— Пусть старостам теперь зачтется все то, что они съели, все то, что они сделали в жизни, — сказал один старик. — Они расплачиваются за все и искупают свои грехи.
Старосты шли не торопясь, как будто прощались со всеми. Время от времени поп Григорис поворачивал голову к дверям или к окнам.
— Не бойтесь, христиане, — говорил он. — Велик наш господь!
Несчастный Ладас почти повис на руке старика Патриархеаса.
— Архонт, — твердил он плаксиво, — иди со мной рядом, поддерживай меня.
Старик архонт нагнулся к нему.
— Ты боишься? — спросил он.
— Боюсь, — ответил Ладас умирающим голосом.
— Я тоже боюсь, — сказал архонт, — но делаю вид, что не боюсь, — таков мой долг.
Старый скряга покачал головой, но ничего не ответил.
Старосты теперь проходили мимо дворика вдовы. Катерина открыла калитку и хотела им сказать: «Не падайте духом, архонты! Не падайте духом!» — но не осмелилась.
Никто не посмотрел на нее; все даже ускорили шаг, как будто проходили по смрадному переулку, — еще немного — и заткнули бы носы.
Только Яннакос и Костандис приостановились.
— Добрый день, Катерина, — сказал Костандис. — Ты слышала глашатая? Уходи в дом!
— Ты Панайотароса видела? — тихо спросил Яннакос. — Ага и его позвал к себе.
— Давно я его не видела, сосед, — ответила вдова, — но, наверно, где-то здесь крутится, потому что только сейчас я слышала его голос, — он ругался с сеизом, который приходил за ним.
— Ну, уходи к себе, — повторил Костандис, — и запрись.