Разумеется, главным здесь является понятие «истинной вещи», которая возможна «на самом деле», т. е. существует в действительности, и которая принципиально отличается от понятия «вещи», которая существует только в возможности и которой существование всего лишь «не противоречит» [1, § 12, 15; 3, § 134]. Существование последней имеет исключительно логический характер и является возможным только логически или, по собственному определению Вольфа, возможным в «широком» и «внутреннем» смысле, т. е. относящимся к существованию понятия «вещи вообще». Существование же «истинной вещи» и является возможным «в этом мире», т. е. возможным не только логически, но и в «узком» или «внешнем» смысле, т. е. относится к действительно существующим вещам [2, § 6]. Последнее, согласно Вольфу, не должно противоречить понятию «вещи вообще», поскольку от действительности всегда можно «беспрепятственно» заключать к возможности [1, § 15], однако на самом деле этот вопрос остается открытым, во всяком случае, для такого заключения требуется какое-то дополнительное основание, позволяющее к этому понятию «вещи вообще» присоединить внешний предикат действительной вещи. Соответственно и для заключения от понятия «нечто» или «вещи» к действительной вещи требуется нечто большее, а именно — «осуществление» возможного в действительное [1, § 14].
С логической точки зрения принципиальное различие между этими понятиями возможности и существования можно сформулировать как различие между, с одной стороны, логической возможностью понятия, в котором существование мыслится как его же собственный, логический, т. е. внутренний и аналитический предикат, а с другой — познавательной возможностью понятия, в котором существование мыслится в качестве «дополнительного», внешнего и синтетически присоединенного предиката. Собственно говоря, во втором случае речь идет уже не о логической проблеме, а о гносеологической, где понятия возможности и существования обретают принципиально иной смысл, выступают в значении не чисто логических понятий, а категорий философии, онтологии или теории познания.
Вольф же, как мы поймем из дальнейших рассуждений, пытается решать эту проблему в рамках логики, посредством не вполне корректного различения, а точнее — смешения различных значений понятий возможности, существования, а также апелляции к закону достаточного основания, который он под видом второго «первого основания» нашего познания пытается совместить с принципом противоречия, однако, как мы увидим далее, постоянно наталкиваясь на невозможность решения этой задачи. Другой вариант ее решения Вольф пытался найти с помощью принципа «осуществления» возможного «нечто» в действительное, т. е., по существу, признавая возможность выведения предиката, который аналитически в понятии «нечто» не содержится, а потому выводится из него... с явным нарушением закона противоречия. По сути дела, такой вариант противоречивой «дедукции» действительной вещи из понятия, или нечто из ничто, Вольф фактически и допускает в виде чудесного акта творения Богом действительного мира. В аналогичном направлении двигалась его мысль и в его латинской «Онтологии», поэтому целесообразно кратко остановиться на специфике последней работы.
Как уже отмечалось, в ней Вольф отказался от того доказательства «нашего существования», да и вообще от апелляции к понятию «сознания себя и других вещей», чему была посвящена первая глава его «Метафизики». Вызвано это было критикой со стороны ряда его учеников, но прежде всего его собственной неудовлетворенностью заметным эмпирико-психологическим и субъективистским характером тезиса о «мы есть (существуем)». Ведь последний хотя и доказывается демонстративно-геометрическим способом посредством силлогизма, но тем не менее понятие существования вводится в систему метафизики до и раньше рассмотрения «первых» и «высших» оснований «нашего познания и всех вещей вообще», прежде всего до принципа противоречия и вытекающих из него основных категорий его метафизики — возможного, вещи и т. п.
Помимо признания неправомерности эмпирико-психологического обоснования понятия существования Вольф вынужден был согласиться и с теми своими учениками, которые указывали и на определенную методологическую непоследовательность другого важнейшего принципа его «Метафизики», а именно закона достаточного основания. Способ его включения в состав ее «первых принципов», а также способ применения его как в качестве метода введения в состав дедуктивной системы большинства ее основных понятий, так и в качестве предпосылки и источника всех их предметных определений, т. е. любого их познавательного содержания, имели, как будет видно из дальнейшего, явно выраженный эмпирический характер. В силу этого его «Метафизика» теряла характер строго доказательной и единой системы философского знания и приобретала заметные черты методологического эклектизма и содержательного дуализма.