В данном случае ход рассуждений Вольфа повторяет уже знакомый нам прием апелляции к множеству «других» вещей, которые мы находим «вне нас», но существование которых как раз и требуется обосновать. Прием этот в целом заимствован у Лейбница, в его учении о монадах как активных и самодеятельных субстанциях, которые в процессе своего внутреннего развития каким-то образом «сталкиваются» друг с другом, начинают мешать и ограничивать друг друга, а в результате этого и возникает пассивная и протяженная материя [28. T. 1. С. 140]. У Вольфа материя также выступает как нечто пассивное, противостоящее внешнему движению, которое стремится вытеснить тело с занимаемого им места в пространстве, и, таким образом, оказывается характеристикой «простых вещей» и субстанции, ее силы и действия со знаком минус, т. е. чем-то зависимым, существующим через другое, выражающим ограниченный и несовершенный аспект субстанции [1, § 607—610, 622]. Таким образом, к «подлинному и позитивному» определению метафизической субстанции оба мыслителя приходят путем отрицания или «переворачивания» ее «неподлинных» или внешних проявлений и негативных определений.
Однако при всем сходстве способов обоснования и понимания материи и протяженных тел между Вольфом и Лейбницем существуют глубокие различия. Если у последнего субстанция выступает как полная внутренней силы, самодеятельная, стремящаяся к самореализации монада (причем эти характеристики Лейбниц относит ко всему действительному миру как бесконечно развивающемуся и стремящемуся к совершенству как полноте целого), то иная картина имеет место у Вольфа. У него субстанция является не чем иным, как переведенным на онтологический язык обозначением общего или родового понятия «вещи», внутреннее содержание которого мыслится в качестве некоторого предзаданного и весьма ограниченного числа предикатов, а потому и понятие субстанции оказывается у Вольфа крайне бедным и абстрактным, лишенным жизни, внутренней склонности или стремления к саморазвитию и т. д.
Собственно, понятие субстанции выступает у Вольфа в роли достаточного основания для «обоснования», а по сути всего лишь логического выведения внутренних предикатов понятия под видом различных свойств, состояний и изменений эмпирических вещей. Последние оказываются заключенными в границы неизменной сущности понятия с заранее заданным объемом и определенным содержанием, а внутренняя сила и действие субстанции, ее «самостоятельность» и «самодеятельность» «проявляется» в форме логического выведения всех содержащихся в понятии субстанции предикатов. Таким образом, динамичный и живой субстанциализм Лейбница превращается у Вольфа в статичный и сухой логицизм, где место активных и саморазвивающихся монад или «метафизических единиц» заступают «нейтральные» «логические атомы», т. е. логически возможные понятия «простых вещей».
Подобного рода логизация лейбницевского понятия субстанции, отказ от ее понимания как живой и представляющей монады привели Вольфа отнюдь не к «опровержению идеализма», а к явно выраженному дуалистическому противопоставлению души и тела и к крайне упрощенному пониманию принципа предустановленной гармонии, к рассмотрению которых мы обратимся позже. Во всяком случае, вольфовская попытка прояснения и строгога определения понятия субстанции привела к тому, что ее «деятельная» природа оказалась сведенной к аналитическому выведению предикатов понятия субстанции по закону противо^ речия, а вся вольфовская философия приобрела видимость некоей самоисчисляющейся логической системы.
Общий порядок следования ее понятий, правила их выведения из первых оснований познания согласно принципу противоречия и закону достаточного основания образует некий общий1 порядок природы или действительного мира, что и составляет, по Вольфу, его истину или совершенство как единства многообразия. Этот порядок и совершенство он называет трансцендентальной истиной, в которой логическая истина совпадает с объективной, возможность с действительностью, порядок в познании с порядком в изменении вещей, а их общим основанием оказывается некая формальная и универсальная «эйдетическая структура» или рациональные принципы мыслимости, задаваемые принципами противоречия и достаточного основания. А потому трансцендентальная истина оказывается одновременно основанием как вещей, так и познания и позволяет отличить истину от видимости [1, § 142—156; 2, § 42—44; 3, § 472, 493—502].