У Вольфа все эти вопросы остаются без сколько-нибудь внятного ответа, а это означает, что между возможным, необходимым и совершенным миром и миром действительным, случайным и несовершенным у него сохраняется все тот же дуалистический разрыв, все та же неустранимая онтологическая противоположность. А, следовательно, и его метафизическая теория о возможном мире, в сущности которого заложен некий мудрый божественный замысел, остается совершенно бесполезной как для расширения ограниченных представлений человека о случайных вещах действительного мира, так и для нравственного усовершенствования его представлений о благе и добре и «исправления» его поведения.
К еще более обескураживающим и даже нелепым результатам приводят попытки Вольфа совместить принципы телеологии с принципом предустановленной гармонии. Ведь в этом случае тезис о гармонии или согласии между душой и телом, человеком и внешним миром превращается из способа обсуждения и решения вопроса о познавательном отношении между ними, в провозглашение... «гармонии» между несовершенным и ограниченным человеческим рассудком и столь же несовершенной природой, ее случайными и приносящими человеку несчастья и беды вещами и событиями. Более того, утверждение о такого рода «гармонии» не только делает излишними, но просто обессмысливает телеологическую трактовку случайности как всего лишь следствия несовершенства человеческого рассудка, характеристики ограниченности его знаний о мире, а бед и несчастий как средств наказания или нравственного воспитания человека.
Именно поэтому, обсуждая принцип предустановленной гармонии в составе своих телеологических рассуждений, Вольф вынужден был признать «непостижимость» и «невыразимую мудрость», с какой созданы наши душа и тело и благодаря которой между добровольными желаниями первой и движениями второго существует необходимое соответствие и согласие [1, § 1050—1052]. Более того, даже в заголовок одного из параграфов он выносит предусмотрительное заявление о том, что «мы не можем отбросить предустановленную гармонию по причине ее непонятности», хотя и вынужден согласиться с тем, что она показывает (или делает — «macht») «величие Бога слишком большим» [1,
§ Ю52]. ^
В последнем признании можно уловить скрытый намек Вольфа на то, что посредством включения в рациональную теологию телеологических понятий, ему так и не удалось раскрыть мудрый замысел Бога относительно создания действительного мира, а следовательно и понять причины несовершенства и зла в действительном мире, кроме ссылки на то, что они этому замыслу каким-то образом служат, а поэтому за их допущение Бога винить нельзя, а созданный им мир следует считать «лучшим» из возможных. Единственное, что он смог добиться с помощью телеологии — так это отвести обвинения в атеизме (да и то отчасти), но отнюдь не преодолеть абсолютный механистический детерминизм в понимании действительного мира, равно как и фатализм в решении вопроса о свободе воли. Но это означает, что решение вопроса об отношении возможного и действительного мира, а точнее, об отношении его «Метафизики» к реальному миру, да и вообще о каком либо реальном познавательном содержании и значении его «Разумных мыслей...», которое он надеялся получить путем апелляции к понятию Бога и его мудрому замыслу, так и осталось не достигнутым.
Иначе говоря, своим обращением к понятию Бога Вольф не только эти проблемы не решает, но и делает их более острыми и болезненными, обнаруживая, вопреки своему замыслу, что без допущения понятия Бога они не могут быть решены, а такое допущение требует признания неизбежности чуда, т. е. неизбежности противоречия или возможности... логически невозможного. Это означает, что его попытки найти высшее и первое основание для учения о мире и человеческой душе, для всей своей системы метафизики необходимо приводят к отказу от исходных «первых принципов нашего познания и всех вещей вообще», т. е. законов противоречия и достаточного основания. По отношению к этим законам величие Бога действительно оказывается «слишком большим», причем не настолько, чтобы сколько-нибудь правдоподобно решить основные проблемы его «Метафизики», но вполне достаточным, чтобы поставить под вопрос сами ее исходные основания.