§ 1044,1057—1060; 7, § 2—3, 6].
Иначе говоря, симпатии раннего Вольфа были отнюдь не на стороне субъекта, пассивно созерцающего несовершенства мира и находящего утешение в прославлении непостижимого замысла Творца и т. п., его симпатии явно на стороне человека, действующего активно, стремящегося к наиболее полному познанию и «улучшению» как мира, так и самого себя. Конечно, такого рода критически-оптимистическое отношение к «недостаткам» действительного мира и его просветительское убеждение в необходимости усовершенствования мира и самого человека было не более чем прекраснодушной иллюзией, основание которой составляло убеждение в разумном и целесообразном устройстве мира как творения его мудрого «изобретателя» и создателя. Тем не менее, трактовка действительного мира как зеркала Божьего совершенства, при всех его теологических и телеологических передержках, означала для Вольфа прежде всего провозглашение и утверждение принципов научного знания, основанного на «ясных опытах» и «хороших выводах», а также приносимой этим знанием пользы и всеобщего блага.
Именно поэтому теолого-метафизическая концепция оправдания Бога и его мудрого замысла, да и вся философская система Вольфа приобрела достаточно отчетливый характер программы теолого-метафизического обоснования про-светителъского мировоззрения, не лишенную элементов самокритичности и требований активного совершенствования не только человеческого разума и воли, но и окружающей действительности, природы и общества. И именно этим можно объяснить огромную популярность его философии среди многих деятелей Просвещения не только в «отсталой» Германии, но и далеко за ее пределами, а также большое влияние которое она оказала на формирование просветительского мировоззрения в масштабах всей Европы.
Говоря о последующем размежевании вольфианской метафизики с просветительским движением, необходимо учитывать то обстоятельство, что одной из глубинных, хотя и косвенных, причин этого явления была как раз ее претензия на создание единой и универсальной системы философского знания, охватывающего все сферы научного познания. На фоне необычайно бурного развития научного знания в эпоху Просвещения такие претензии оказались не только слишком преувеличенными, но и попросту несостоятельными, и не случайно Вольфу и его последователям пришлось прилагать огромные усилия, дабы поспевать за этим процессом, создавая бесчисленные компендиумы по различным областям знания. При этом становилось все более очевидным и то, что все эти попытки содержательного «расширения» системы метафизического знания, были не чем иным, как вторичным и запоздалым пересказом уже известных знаний, которые были получены в различных областях научного познания. Эти результаты научного познания теоретических, экспериментальных и эмпирических наук всего лишь эклектическим и механическим способом включались в состав общей системы метафизики под именем одной из ее эмпирических или прикладных частей, где они систематизировались и излагались в форме «строго доказанных выводов» из «первых принципов познания всех вещей вообще».
Такого рода практика «развития» вольфианской метафизики на самом деле разоблачала один из ее секретов, а именно тот, что она фактически представляла собой всего лишь упорядоченное и систематизированное изложение данных научного или эмпирического познания. На ранних или первоначальных этапах становления Просвещения, формирования новой системы образования и т. п. такого рода изложение учебного материала могло иметь определенную педагогическую пользу и просветительское значение. Однако на зрелых фазах его развития и особенно на фоне прогрессирующего развития наук, образования, культуры, всех областей общественной жизни подобная «методика» вольфианской метафизики придавала ей облик некоего весьма архаичного и маргинального феномена, очевидного «пережитка прошлого».