Никак не связана была сама Европа и географически с тем, что в ней произошло в 16–17 веках. По всей человеческой логике все это должно было произойти в свободных Китае или Индии, которые в то время значительно опережали европейцев во всех областях знаний и дружили с арабами, которые знали алгебру и с которыми европейцы разговаривали тогда только на мечах и арбалетах. Почему именно в Европе и почему именно в 16–17 веках — никаких причин и базы для объяснения этому нет. Это еще одна причина для нас относить возникновение европейской научной цивилизации к перевороту именно мышления, что не обходится без Его перепайки схем нашего сознания, поскольку никакими другими причинами нельзя объяснить, почему именно в это время и именно европеец стал мыслить научно. А именно это и произошло. И мы это сейчас докажем.
Перейдем к конкретным фактам и убедимся сами. Заранее предупреждаем, что здесь будет не 4, и даже не 8, и совсем не 25 или 29 имен. Будет больше. И вспомним, что все эти имена появились и создавали науку в течение коротких 150 лет, до которых 1500 лет не было вообще никого!
Далее автор действительно долго, подробно и убедительно доказывает, приводит имена, прослеживает развитие науки, что, правда, сродни выражению «ломиться в открытую дверь» — ведь никто и не спорит. Можно, конечно, вспомнить отдельных мыслителей и раньше — первосхоласта Эуригена там или Оккама — но, действительно, единицы. За это обозначение проблемы скажем автору спасибо и простим веру в какого-то абстрактного бога и в прибор супругов Кирлиан. И, действительно, никаких вразумительных объяснений причин развития науки именно в Европе XVI–XVII вв. пока никем не предложено.
Просьба ко всему нижеизложенному относиться, как к вольной спекуляции на тему. Ибо гипотеза не фальсифицируема, то есть проверить ее все равно не возможно. Но тем не менее, лучше ли не иметь вообще ни какой? Итак, в сжатом виде, В. Нюхтилин постулирует, что «в течение 150 (!) лет 16–17 веков … было создано около — 1200 (одна тысяча двести!) наук!» и этот «вулкан научной мысли … полностью перевернул весь мир и создал современную цивилизацию».
Согласимся с этим наблюдением. Выводы же автора об отношении к такому странному процессу некоего Бога мы отложим, как нам завещал Лаплас (легендарный диалог между Наполеоном и Лапласом. Наполеон: — Ньютон в своей книге говорил о боге, в Вашей же книге я не встретил имени бога ни разу». Лаплас: — Сир, я не нуждался в этой гипотезе). Идея Бога при объяснении явлений может возникать, только если нет более простого и естественного объяснения (бритва Оккама). А такое объяснение вполне может быть.
Эта странная эпоха охоты на ведьм и одновременного развития науки и культуры часто вызывала удивление. Налицо какая-то нестыковка. Еще Вольтер поражался, что «ведьм судили грамотеи века, окончившие университеты». Стандартная цитата из многочисленных сегодняшних статей на эту тему: «Охота на ведьм в Европе поднимала в народе злобу, ненависть и страх по отношению к церкви. Она совпадала с эпохой Возрождения и выражала в себе противостояние «новых веяний» сил прогресса и старых верований и устоев».
Но действительно, просто ли так «совпали» резкий скачок в развитии науки и церковно-народное мракобесие? Нет ли здесь какой-либо связи? Может одновременное развитие этих, на первый взгляд совсем противоположенных тенденций, не случайно? Впрочем и на это многие уже обращали внимание, например так пишет В. Прокопенко в статье «Огонь на Кампо Ди Фьоре»:
«Исторический парадокс состоит в том, что именно на эпоху взлета человеческого духа, расцвета его творческой мощи, ренессанса искусств, наук, на эпоху Возрождения приходится и время самого черного, самого жестокого господства инквизиции. А может быть, и не парадокс это вовсе, а закономерность — и Джотто, и Гус, и Леонардо, и Рафаэль, и Дюрер, и Лютер, и Колумб, и Жанна могли явиться лишь в тех же исторических декорациях, что и Лойола, Кортес, Ришелье, Сикст IV».
Для автора поставленный вопрос риторичен, он не ждет на него ответа и сам его не ищет. Но можно попробовать такой ответ предложить. Для этого нам надо вспомнить о …пауках. Ошибка Виктора Нюхтилина — в неверных постулатах, цитирую:
1) «Исторические условия были не только не связаны с этим переворотом, они были напрямую против самой науки»
2) «Никак не связана была сама Европа и географически с тем, что в ней произошло в XVI–XVII веках»
Тот же Ле Гофф, отказав средневековью в технических новшествах, отметил: «Средневековье мало что само изобрело и мало чем обогатило даже продовольственную флору. Рожь, например, — главное приобретение средних веков…»
Вот эта самая рожь и связана географически с Европой, ибо там и росла, а упомянутые исторические условия как раз связаны с ее (ржи) наличием и присутствием в этой ржи спорыньи.
А при чем здесь, казалось бы, пауки? Да просто нужно вспомнить опыты применения ЛСД, проводимые над животными. Про пауков Хофманн писал: «у пауков ЛСД производил явные изменения в плетении паутины. При очень низких оптимальных дозах паутина была даже более пропорциональной и аккуратной, чем обычная: однако, при больших дозах паутина становилась неправильной и рудиментарной».
Миф об абсолютной вредности ЛСД — именной что миф. Сам Альберт Хофманн, регулярно принимающий ЛСД — своего «трудного ребенка» — дожил до 102 лет в полном здравии и рассудке. Опять же, из этого частного случая никак нельзя делать вывод, что ЛСД всенепременно полезен, как полагают фанаты «кислоты». Единственное, что можно сказать: кому-то плохо, а кому-то, возможно, хорошо. Это как водка: финского лесоруба только согреет, а для чукчи — беда. Только действие галлюциногена не спрогнозируешь и по национальному признаку. Тех, кому было «хорошо» (не в смысле тупого кайфа), оказалось значительно меньше. И тем не менее «психоделическая музыка» родилась именно тогда. И подарила миру Пинк Флойд, «Сержанта Пеппера» Биттлз, Танжерин Дрим и многое другое.
Насколько мне известно, до сих пор не зафиксировано ни одной смерти, которая была бы прямым последствием отравления ЛСД. Многочисленные случаи смертельных последствий, приписываемые употреблению ЛСД, действительно имели место, но все это были несчастные случаи, даже самоубийства, которые можно отнести на счет дезориентирующего состояния, возникающего при интоксикации ЛСД. Опасность ЛСД лежит не в его токсичности, а, скорее, в непредсказуемости его психических эффектов.
Именно невозможность предсказать действие, указанная Хофманном, и привела к запрету этого психоделика. Обоснованность (не возможная необходимость, а именно обоснованность) этого запрета смущает многих до сих пор:
Перед началом работы над этой книгой автор имел возможность в неформальной обстановке задать несколько иной (но имеющий непосредственное отношение к первому) вопрос ряду ведущих московских специалистов по наркологии и психиатрии — профессорам и руководителям клиник.
— Скажите, пожалуйста, — спрашивал автор, — почему LSD — это плохо?
Действительно, что ужасного в малотоксичном химическом соединении, когда-то бывшем официально признанным лекарством, которое воспевал целый ряд врачей, например знаменитый С. Гроф. Ведь его наркотические свойства, например способность вызывать физическую зависимость, являются недоказанными и спорными? Ведь автору нужно именно это объяснить своим читателям.
Все специалисты — абсолютно разные люди — ответили примерно одно и то же. — На самом деле ничего плохого в LSD нет, — говорили они, — просто существуют знания, которые не должны покидать стены медицинских институтов.
И только… часть вечного как мир разговора о разнице между «толпой», которая недостойна получать знания, и «научной элитой» общества.
Так может ЛСД это не так уж и страшно, как кажется промытым мозгам обывателя? Но, с другой стороны, мы уже видели, что спонтанный прием спорыньи сотворил со средневековой Европой (имеется ввиду не физическое воздействие токсинов). Можно ли на этом фоне средневекового ужаса отыскать хоть что-то положительное?