– У Плешнера работает горничной мамина племянница Маруся, – ответила та едва слышно.
– И давно она трудится у него?
– Года два, не больше, – пожимая плечами, ответила девушка. – Она вышла замуж за еврея, и родители мужа устроили её к ювелиру горничной.
– А каково жалованье, которое выплачивает Давид за работу?
– Маруська не говорит сколько, но жалуется, что маловато, – ответила девушка. – Жаден и прижимист ювелир Плешнер.
– А ты с ней в добросердечных отношениях?
– Не особо, – вздохнула девушка. – Маруська не одобряет, что я здесь, на корабле христоверов, состою. Вот за то меня чурается.
Перестав задавать вопросы, Агафья провела некоторое время в глубокой задумчивости.
– Я вот что тебе скажу, Глашка, – посмотрела на девушку старица, – завтра ступай к своей Маруське, сызнова подружись с ней и сделай всё, чтобы она вернула к тебе своё доверие.
– Что? – удивилась девушка. – А как я это сделаю? Маруська меня на дух не переносит.
– Сама думай как, а не у меня спрашивай, – с недовольством высказалась Агафья. – Заставь работать свои мозги, и чтоб через неделю твоя Маруська относилась к тебе добросердечно и по-родственному.
– А вам для чего это, матушка? – насторожилась девушка.
– Не задавай лишних вопросов, покуда я не дозволю, – приструнила сурово Агафья. – И впредь молчи как рыба, а делай то, что я говорю.
Она указала растерявшейся девушке на ведро.
– Работу продолжай и думай над словами моими. Вот тебе мой наказ, Глашка, не подведи меня, голубушка, не подведи…
К воротам молельного дома хлыстов подъехало несколько саней. Унтер-офицер Семечкин первым вошёл во двор, а за ним остальные полицейские. Поручик Шелестов и священнослужители вошли во двор последними.
Вышедшая на крыльцо Глаша Безрукова едва не присела от страха, увидев непрошеных гостей. Поручик подошёл к дрожащей от страха девушке и заглянул ей в лицо.
– Кто сейчас в доме, говори? – не повышая голоса, строго потребовал он.
– Т-только «б-богородица» Агафья, – содрогаясь, пролепетала девушка.
– А Андрон, старец ваш беспутный, дома? – сведя к переносице брови, сурово потребовал поручик. – Поди тоже после радений отсыпается?
– А-а-а… нет его, – ответила девушка. – С вечера был, а с утреца я его уже не видела.
– Тогда в дом веди, – тихонько подтолкнул её в спину поручик. – Сами поглядим, кто там у вас и чем занимается.
Всходя следом за девушкой на крыльцо, он отыскал глазами унтер-офицера и распорядился:
– Обыщи-ка весь двор, Семечкин. Всё вверх дном переверни, если потребуется, но чтоб ни одна мышь мимо вас за ворота не выскользнула.
В сенях открылась дверь, и Агафья, открыв глаза, проворно, как молодая, вскочила с кровати. С замирающим сердцем она повязала на голову платок и, выйдя из-за печи, увидела входящих в горницу поручика и дьяка с иереем.
– А-а-а, явились не запылились, – ворчливо «поприветствовала» она «гостей». – Всё неймётся вам, аспиды.
– Чего так неласково встречаешь, карга старая, – не смутившись, ответил поручик. – Грехи за собой чувствуешь, никак иначе, Фёкла Затирухина?
Услышав свои имя и фамилию, Агафья и бровью не повела.
– Чего припёрлись, ироды? – неприязненно хмурясь, спросила она. – Делать вам, что ль, больше нечего? Так и подмывает беспокойства нам чинить?
– Ничего не поделаешь, приходится, – ответил поручик, расстёгивая тулуп и присаживаясь у стола. – Впрочем, мы не к тебе приехали, а к сожителю твоему, Андрону. Кстати, а где он? В подполе или за печью прячется?
– Нет его здесь, зря явились, – ухмыльнулась Агафья. – Старец в святые места в паломничество подался, а вернётся когда, только ему самому известно.
– Куда-куда подался Андрон? – вскинул в удивлении брови поручик. – В бега от государственного правосудия? А может быть, грехи замаливать за свои кровавые преступления?
– Не понимаю, о чём ты, – смерила его презрительным взглядом Агафья. – Опять чего-то выдумали и на старца свесить хотите?
– Всё ты понимаешь, Агафья, – вступил в разговор иерей. – Ты вместе с Андроном уморила ядом двух сестёр. Одна сейчас покоится в могиле, а вторая… Вторая выжила и всё рассказала нам.
– Мало ли чего вам понарассказывали сплетницы разные, – спокойно отреагировала на обвинение Агафья. – Только мы не травили никого. Мы люди божьи, а не убийцы каторжные.