– Это как сказать, – усмехнулся поручик. – Может быть, напомнить, за что ты, Фёкла Затирухина, срок немалый на каторге отбывала?
Лицо Агафьи исказила гримаса неутолимой ненависти, но ответила она спокойно:
– Фёклу оболгали, безвинно осудили и на каторгу упекли. А там она умерла, в Агафью переродилась.
– Такие фокусы, которые ты нам сейчас демонстрируешь, всем известны и не новы, – заметил скептически поручик. – Сменив личину, ты не смогла изменить свою подлую сущность.
– А ты не решай за меня, что и как, жандарм, – огрызнулась Агафья. – Есть чем в чём-то уличить меня, так уличай, выкладывай.
Прежде чем ответить, поручик скинул тулуп и прошёлся по горнице.
– Уличать тебя и Андрона в убийствах и других грехах со мной батюшки приехали, – указал рукой поручик на стоявших у печи дьяка и иерея. – Я сейчас им слово дам, но прежде… Прежде скажи мне, старуха, где в этом доме убийца и дезертир Евстигней Крапивин прячется? Только не пытайся меня уверить, что не знаешь где. Несколько человек его видели в вашем гадюшнике.
– Евстигней Крапивин ещё год назад от нас ушёл и головушку сложил на фронте, – вздохнула Агафья. – А те, кто у нас его видел, брешут всё.
– Видели, видели, не отпирайся, Фёкла, – покачал головой поручик. – Человек с забинтованным лицом, с забинтованными руками… Если это не дезертир Крапивин, как ты утверждаешь, тогда кто он?
– Тот, о ком ты говоришь, жандарм, не Евстигней Крапивин вовсе. Силантием Звонарёвым его зовут. К нам он заглядывал, было дело, но редко. Знать не знаю, где он сейчас, давно уже не видела.
– А чего он к вам заглядывал, Фёкла? – сузил глаза поручик. – Какое дело у него к вам, не скажешь ли?
– Отчего же нет, скажу, – пожимая плечами, ответила Агафья. – Весть худую привёз нам Силантий о кончине Евстигнея страшной и безвременной.
– Правду говорит она, ручаюсь я, – неожиданно вступился за «богородицу» иерей. – Силантий не раз в наш собор захаживал и сам мне про кончину Евстигнея рассказывал.
– Ну хорошо, – поморщился досадливо поручик. – Сейчас я прикажу перевернуть вверх дном всё это хлыстовское логово, а потом… – Он посмотрел на дьяка: – А у тебя есть вопросы к старухе, батюшка?
– Есть и немало, – ответил дьяк. – Скажи-ка мне, Агафья, куда Андрон подевался? Ещё вечером его здесь, на радениях, видели, а к утру он исчез.
– Окстись, лоб толоконный, – кривя губы, усмехнулась Агафья. – Никуда не исчез старец. Он по зову царя Араратского к нему, на гору Араратскую, подался. Вот там и ищите его, коли желанье есть.
– И когда он убыл на «гору Араратскую»? – не поверил ей дьяк.
– Ночью ещё, – призналась Агафья. – Вышел за ворота и был таков. Больше я его не видела.
– И не знаешь, ушёл ли он пешком или уехал?
– Нет, не знаю, – вздохнула Агафья. – Может, ушёл, может, уехал, а может быть, взмахнул крыльями и в небеса вознёсся. То, что нам не дано, ему всё посильно. Мы же кто, жалкие грешные люди, а он… А он не кто иной, как сам Христос!
18
Найти в глухом лесу скит христоверов-хлыстов было непросто. Расположенная на берегу реки, аккуратно срубленная изба внутри была просторной и приспособленной для радений двух десятков человек.
Летом скит утопал в буйно растущей зелени, а зимой покрывался высоченными сугробами по самую крышу. Если бы не площадка перед крыльцом и не тропка к берегу речки, вычищенная от снега, мимо избы можно было бы пройти, даже не заподозрив о её существовании.
– О-о-ох, – простонал Андрон, свешивая ноги с кровати, – матерь Божья, как башка трещит, аж в глазах ломота.
– Ещё бы, – вздохнул высокий заросший густой русой бородой здоровенный мужик, хлопотавший у печи. – Ты же целую неделю не просыхаешь, кормчий. Как в скит явился, так сразу же и загулял, будто с цепи сорвавшись.
– А ты не дерзи, Кондрат, придержи язык свой поганый, – с трудом разлепив веки, поморщился от приступа боли Андрон. – Ничего поделать с собой не могу: не разум, а душа водки просит.
– Уж сколько ты её вылакал, кормчий, трёкнуться можно, – вздохнул Кондрат, присаживаясь у стола. – Ночью так стонал и орал во всю мочь, что я чуток не оглох с непривычки.
Андрон, слегка покачиваясь, подошёл к нему.
– Ну? – глянул он на Кондрата. – Видишь, дубина, болен я?
– Так, а я что могу поделать? – уводя глаза в сторону, ответил тот. – Я, что ли, вливал тебе в рот зелье стаканами?
Покачав укоризненно головой, старец язвительно ухмыльнулся.
– Чего застыл, будто к месту прирос, олух? – крикнул он, сужая глаза. – Водку давай, лечи своего Христа, прощелыга, покуда я не проклял тебя!