– Нет, скопцы в самый раз мне сейчас ближе, – «успокоил» его Силантий. – А ты поезжай давай и попутно обскажи, почему скотину выращиваешь, под нож пускаешь и мясо распродаёшь. Скопцы ведь, как и хлысты, в пищу мясо не принимают?
– Чего вкушаем мы, ты уже знаешь, – подстегнув лошадь, ответил Куприянов. – А коли запамятовал, то вспомнишь, ежели взойдёшь на корабль наш белым голубем.
Переступив порог своего дома, иерей Георгий разулся и вошёл в горницу.
Сидевшая за столом и штопавшая бельё Евдокия отложила работу и встала. Растерянная, смущённая и раскрасневшаяся, она смотрела по сторонам, словно ища, куда спрятаться от батюшки. Она не боялась его, но чувствовала сильное душевное волнение.
– Чего пугаешься, красавица? – с улыбкой поинтересовался Георгий.
– Нет-нет, – растерянно пролепетала Евдокия. – Вот думаю, чего ещё не сделала, прибираясь в избе.
– Когда была жива супруга моя, матушка Ефросинья Петровна, царство ей небесное, так её руками каждая вещица в избе имела своё место, – с грустным лицом, изменившимся голосом заговорил иерей. – Каждый уголок был вымыт и обихожен. Старушка-прислужница сейчас с трудом осиливает домашние дела, от того и беспорядок в комнатах.
– Я прибралась нынче, как смогла, – прошептала Евдокия, опуская глаза. – Не сердись, ежели что не эдак вышло, батюшка.
– Всё у тебя сладилось и всё получилось, голубушка, – улыбнулся иерей. – Я как в горницу вошёл, наведённый тобой порядок увидел сразу и порадовался всей душой. Такой чистоты и великолепия я давно уже не видел.
– Не привыкла я без дела сидеть, – вздохнула Евдокия. – С детства мало-мальского приучена трудиться и находить себе работу, ежели даже все дела в избе и по хозяйству сделаны-переделаны.
Иерей Георгий перевёл взгляд на образа, висящие в переднем углу горницы, перекрестился, прошептал молитву, затем обернулся и посмотрел на Евдокию.
– Мне давно с тобой по душам поговорить хочется, душа-девица, да всё как-то не получается, – заговорил он вкрадчиво. – Вижу тебя, сердце поёт, а язык говорить не поворачивается.
– О чём это вы, батюшка? – удивилась Евдокия. – Кто есть вы и кто есть я? Я же пыль под сапогами вашими.
– Нет, это не так, касатушка, – продолжил иерей, краснея. – Ты очень красивая, умная, но обманутая сектантами девушка. Днём ты ходишь в церковь и молишься истинному Богу, а ночами по недомыслию предаёшься греху под воздействием лжепророков.
Он подошёл к Евдокии, взял её за руки и посадил на стул.
– Тебе, Евдокия, жить надо так, как предписывают каноны православия, – сказал он, доверительно беря руку Евдокии и легонько пожимая её. – Послушай меня, душа-девица, нет таких людей, кто жизнь свою поменять не может. Это легко, только захотеть нужно. До какой поры тебе в хлыстовской мерзости прозябать? Молодая ты, красивая и знаешь… – Он сделал судорожное глотательное движение и продолжил: – Люба ты мне, Евдокиюшка, очень люба.
Выслушав неожиданное признание иерея, Евдокия покраснела, затем побледнела, и её ладошка задрожала в руке батюшки.
– Не будешь ты меня любить, батюшка, как только узнаешь, какая я грешница, – всхлипнула она. – Пусть поневоле, но я принимала участие в грехах свальных после радений, и… – Теперь она сделала судорожное глотательное движение: – Ребёночка я ношу под сердцем, прижитого от старца Андрона. Он силой взял меня, но это не обеляет меня, грешную, перед светлым ликом Хоспода Бога и ликом твоим, батюшка.
По лицу иерея Георгия пробежала тень недоумения.
– Почему ты так думаешь? – тихо спросил он. – Обманутая, насильно обесчещенная, ты считаешь себя потерянной и отвергаемой Господом Богом грешницей?
– А кем же мне себя считать, батюшка? – вытирая слёзы, посетовала Евдокия. – Живу я или не живу, сама не знаю. Только горести и беды всюду сопутствуют мне и никакого просвета. Когда-то и мне улыбнулось счастье, но давно было это.
Она вздохнула, вытерла слёзы и, опустив голову, как от груза тягостных воспоминаний, продолжила:
– Евстигней, муж мой, сначала под венец меня отвёл, а затем в секту привёл. Там мы жили с ним как брат и сестра, а не муж и жена венчанные. Потом его мужем моим духовным назначил Андрон. Чуток время прошло, и на войну Евстигнея забрали, и осталась я одна горе мыкать. Никому не нужная, родителями отвергнутая. Живём с сестрой в молельном доме старца как прислужницы и рады-радёшеньки, что хоть такая крыша над головами есть.
– Запуталась ты, Евдокия, очень запуталась, – выслушав её, заговорил иерей, с трудом удерживая в себе разбуженную девушкой ярость. – Вот гляжу я на тебя и диву даюсь. Мне чудится, что ты как не из мира сего. А ведь жизнь вокруг нас не такая, какую ты знаешь, другая она. Тебе православие как сердцем, так и душой принять надо и отвергнуть решительно все догмы сектантские, бесовские. Неужели ты не понимаешь этого, Евдокия?