Все равно все видели, что сын медведя и человечьей самки всех победил.
Многим такое не понравилось. Стали спрашивать, кто еще хочет пробовать. Многие не отвечали, отворачивались. Их стыдили. Вон лежат камни, подходите. Так стыдили. Но никто не подходил, все жалели, что не приехал старый Мачекан. Он, может, и не стал бы подходить к камням — все равно жалели.
Тогда вышел Кутличан.
Это людей сильно развеселило.
Вот какой смелый юноша. Совсем еще молодой, а хочет много.
Ездит с отцом на тальниковой нарте, а хочет уже, наверное, березовые полозья.
Многие засмеялись. Хромой богатырь засмеялся особенно громко, наклонял голову в хромую сторону. Только мохнатый Корел нисколько не засмеялся и проигравший дудки-омок, именем Тебегей, пожалел Кутличана. Сказал, понимая: «Возьми, юноша, самый малый камень, мы засчитаем». Боялся, крепкая ли у него кость.
Для начала Кутличан взял самый малый камень, чтобы дудки-омоку было приятно, и поднял его. И дудки-омоку было приятно.
«Хэ! Второй возьми».
Кутличан так и сделал.
И дудки-омоку снова было приятно.
А потом Кутличан сделал как сказал каменный человек, называющий себя ходейджил-омоком, — поднял третий камень. Даже хромой богатырь одобрительно рассмеялся. Потер нос широкой ладонью: «Ты еще возьми».
Но отец Кутличана поднял руку: «Этого, может, хватит?»
И эрбетке-омок покачал головой, как озерный гусь: «Этого хватит».
Но Кутличан молча поднял четвертый камень. Вот всем телом чувствовал, что поднимет. И сам удивился, как легко поднял. Зато это теперь не понравилось ходейджил-омоку, каменному человеку: «Хэ! Не надо больше. Оставь. Отойди. У тебя кости некрепкие».
«Хэ! Пусть сломается», — вмешался хромой богатырь.
Не слушая больше никого, Кутличан поднял почти все камни, остался только один — последний. Он на него долго смотрел: камень шершавый, массивный, к нему не все руки прикладывали. Если подниму такой до колен, подумал, сочтут победителем.
И поднял камень до колен. Глаза сразу стали круглые, как у серой лягушки.
Если подниму теперь камень до живота, подумал, все меня сочтут победителем.
Но сперва поднял взгляд и увидел нежный дым, увидел смущенно толкущуюся в воздухе мошкару: вот-де все заняты делом, а мы солнце застим. Увидел комаров — тоже смущенно звенели. И луна то ли обернулась наполовину, то ли отвернулась, будто не хотела смотреть, как юноша сломается.
Если подниму камень до груди, значит, окрепли кости.
Если сейчас подниму камень, то поеду по стойбищам невесту искать.
Думая так, увидел поднявшийся край покрышки: из урасы дудки-омока Тебегея выглянула другая луна. Земная. Это так Кутличан подумал. Одна луна, наполовину отвернувшись, смотрела сквозь дым и комаров прямо с неба, другая, земная, наполовину повернувшись, — из урасы. Знал, земную зовут Ичена, Тебегея дочь. Ичена. Имя как весенний куст. Зеленых листочков мало, но будет много.
Опустил взгляд.
Камень большой.
Сломаюсь, наверное.
Хэ! Рывком поднял камень на плечо.
И сразу, не останавливаясь, поднял камень на голову.
Круглое, как луна, лицо плыло перед ним. Знал, девушку Ичена звали. Это хорошо знал. Как луна. Наполовину серебряное лицо, наполовину пепельное. Дочь дудки-омока Тебегея. С большим камнем на голове Кутличан попрыгал на одной ноге. Наверное, запах пота достиг ноздрей девушки, она затрепетала совсем как настоящая луна в облачках, а собравшиеся громко ахнули. Даже дед сендушный черный ахнул за холмом-едомой от удовольствия.
«Кутличан победил».
Потом были прыжки.
Кутличан прыгнул через речку.
Так высоко прыгнул, что за озерами увидел красного червя.
Красный червь был полосатый, светился ровно, покушал, наверное.
Но рядом ничего Кутличан не увидел. Может, красный червь съел старого Мачекана вместе с нартами? Это жалко, полозья березовые. Опускаясь, Кутличан смотрел на ровдужную урасу Тебегея: ее покрышка была опущена. И луна смущенно ушла с неба, только комары и мошка остались. Это ничего, про себя Кутличан улыбнулся. Отец всегда говорил: «Улыбайся так, будто все имеешь». И дед сендушный говорил: «Улыбайся так, будто все твое будет».
Но покрышка урасы была опущена.