- Что во дворце?
- Вельможи толкуют, будто вы, дедушка, вестями о Мираншахе омрачены.
- Это хорошо.
- Не понимаю.
- Пойди подтверди: "Дедушка весь в слезах. Никого не хочет видеть!" А ко мне проведи поодиночке, стороной, амира Шах-Мелика, амира Аллахдаду, Рузмат-хана. Поодиночке. А прежде пошли ко мне Улугбека. Прежде, чем приведешь амиров. Понял? И заготовь указ: амиру Мурат-хану ехать в те города, что ты строил по границе с монголами. Чтоб он проверил, целы ли там припасы, сколько их там, каковы войска.
- В припасах амир Мурат-хан не ошибется. А в войсках он мало смыслит, дедушка.
- Запасы проверит, и хорошо. Надо, чтоб он это время был подальше от сестрицы, от царевны Гаухар-Шад. Пока он здесь, ей в Герате многое слышно из того, о чем шепчутся в Самарканде. А зачем им там все слышать?
- Вчера от него поскакал гонец с письмом в Герат.
- Когда?
- Вчера, дедушка.
- Когда, спрашиваю, после приезда твоей матери?
- После пира у царицы-бабушки.
- Сейчас же отправь надежного гонца вслед. Настичь, письмо взять! А амиру нынче ж заготовить указ: чтоб завтра до свету он выехал к северу. Ступай, распорядись.
Улугбек явился, как всегда, почтительный; кланяясь деду, стал в дверях.
- Говорят, ты искусен в письме?
- Учителя меня хвалят. Показать, дедушка?
- Покажи. И захвати побольше бумаги; будем писать.
- И вы тоже, дедушка?
- Посмотрим.
Улугбек звонко рассмеялся: дедушка, за всю жизнь не написавший ни одной буквы, вдруг вздумал писать!
Тимур нахмурился:
- Живо!
Улугбек исчез, будто его тут и не было.
Тимур, оставшись один, водил пальцем по ковру, словно записывал на тугом ворсе какие-то непреклонные свои решения: так сосредоточенно и сурово было его лицо.
Вскоре маленький царевич снова появился. Тимур увидел в его руках большой бумажник из толстой кожи, покрытой золотым тисненьем. Улугбек достал свои упражнения в письме.
- Покажи-ка!
Непослушными, непривычными к бумаге пальцами старик перевертывал почти прозрачные, лощеные листы самаркандской бумаги. Страницы, заполненные черными ровными рядами строк, кое-где украшались красными пятнышками слов, написанных киноварью в знак уважения к их священному смыслу.
Бумага морщилась, когда ее перелистывал Тимур. Он переворачивал листы, царапая их коротким, толстым ногтем большого пальца, и внизу каждой страницы от ногтя оставался глубокий след.
- Где же тут ты писал?
- Это все писал я. Красиво?
- А я не знаю, что ты писал.
- Я спрашиваю, красиво ли, дедушка?
- Как я могу это сказать? Я же не знаю, что написано. Сперва надо знать смысл, тогда видно будет, красиво ли это.
- Учитель говорит, я пишу лучше Ибрагима!
- Ты слова пишешь! А смысл ты умеешь писать?
- В каждом слове свой смысл!
- Разве большой смысл пишется тоже одним словом?
- Я не знаю, дедушка.
- Ведь в разговоре иной пустяк приходится многими словами сказывать. Ты умеешь писать каждое слово?
- Умею.
- И числа?
- И числа.
- Не ошибешься?
- Я теперь редко делаю ошибки.
- Ты будешь писать здесь.
- А что, дедушка?
- Я тебе скажу. Ты будешь писать здесь. И отсюда никуда не выйдешь, пока я тебя не отпущу. Несколько дней. Ты бумаги много принес?
- Чистой?
- На которой пишут.
Улугбек неуверенно показал несколько чистых листов.
- Никому нельзя знать, о чем ты будешь писать здесь. И о том, что ты сидишь здесь, знать нельзя никому. Понял? Ты жить будешь здесь. Пить и есть - со мной. И кого б ты ни увидел, о чем бы ни услышал, сидеть тихо и молчать. Понял? Вот твое место, сиди здесь.
В это время пришел Мухаммед-Султан.
Тимур достал из-за пазухи расшитый шелковыми голубыми звездами синий тонкий платок, вытер губы и, не выпуская платка из рук, распорядился:
- Кличь их. По одному.
Вошел амир Шах-Мелик, на ходу расправляя широкую каштановую бороду, и, даже кланяясь, продолжал ее расправлять, словно от ее красоты зависело его благополучие.
- Твои войска готовы?
- Хоть сейчас на приступ, государь!
- Оружия всем хватает?
- Запаслись. Хватит. Есть новые воины, те снаряжены хуже.
- Надо, чтоб снарядились.
- У них ничего нет, чтоб купить все, что надо.
- Пускай займут у десятников. Десятники подкрепились в Индии, найдут чем помочь. В походе рассчитаются. Обуты хорошо?
- А разве пойдем на север?
- Видно будет куда. А разве к югу босыми их поведешь?
- Босыми нехорошо.
- То-то. Обуй! И сам присмотри, и тысячникам твоим вели каждого осмотреть, проверить каждого: чтоб пара сапог на ногах была исправная; чтоб пара новых, запасных, в мешке лежала. Понял?
- Понял, государь. Да вот беда: обувщики жалуются, - кож в городе нет, не из чего...
- А ты вели: пускай твои сотники, да и тысячники по кожевенным рядам походят, пускай покупают все, что найдут, пускай посулят купцам любую цену, какую бы купцы ни заломили. Пускай платят: босыми в поход не ходят. Позор тебе будет, ежели твое войско у меня на левом крыле в рваной обуже в поход двинется. Разбойники мы, что ли? Обуй и проверь: чтоб запасная пара у каждого воина в мешке лежала. Сколько б ни запросили купцы! Хороший воин в походе все расходы и долги вернет. А плохой воин из похода назад не приходит. Слышал, амир Шах-Мелик?
- Слышал, государь.
- Распишись в слышанном. Дай, Улугбек, листок чистой бумаги.
И когда Шах-Мелик написал, Тимур сказал Улугбеку:
- Прочитай, мирза, что написал здесь своей рукой наш амир.
Улугбек, видно подражая своему учителю, выпрямился и тонким от прилежания голоском начал:
- Это, дедушка, писано почерком, именуемым "насх". Однако без соблюдения знака забар над словами...
- Стой; как написано, чем писано, пропусти. Начни с того, что там написано.
- А написано...
Улугбек старательно разобрал неровный, дрожащий почерк смелого, умного военачальника.
Шах-Мелик удивился:
- В этом возрасте я еще не владел...
- Не спеши хвалить! - перебил его Тимур. - Успехи младших растут не от хвалы, а от взысканий. Так написано в одной книге из Индии.
- Вы ее читали? - спросил удивленный Улугбек.
- Тебе сказано: ты посажен сюда слушать, а не спрашивать.
И повернулся к Шах-Мелику:
- А мы тут сидим и, вот видишь, плачем.