- Так смотрят на нас, когда мы идем.
Гияс-аддин не понял, как надлежит истолковать эти слова повелителя, но не решился просить разъяснения, перевернул страницу книги, заглядывая вперед и выжидая, не скажет ли повелитель еще чего-либо.
Но Тимур только кивнул ему:
- Читай.
И Гияс-аддин читал дальше.
Он дочитал до того места, где войска Тимура собрались в поход на Дели:
- "Царевичи и амиры покорнейше доложили Повелителю, что от берега реки Синда до сего места взято в плен около ста тысяч индусов, безбожных идолопоклонников и мятежников, кои собраны в лагере.
Памятуя, что во время битв они душой и сердцем склонялись в сочувствии делийским идолопоклонникам и что им может взбрести в голову напасть на победоносное войско, дабы присоединиться к тем делийским идолопоклонникам, воспоследовал мирозавоевательный указ Покорителя Мира, чтобы всех индусов, захваченных войском..."
Гияс-аддин никак не мог перевернуть страницу. Слиплись ли листки, или его палец соскальзывал со страницы. Улугбек заметил испуг в глазах историка, страх, что эта заминка разгневает повелителя, но Тимур сказал:
- Правильно. Так и надо. Это ты верно сумел объяснить, зачем я приказал их убить.
- Страница сто девятая! - заметил Улугбек.
Гияс-аддин, поклонившись в благодарность за одобрение, перевернул лист и продолжал:
- "...убили. Из их крови образовались потоки:
Поток кровавых волн
Потек со всех сторон;
Под самый свод небес
Всплеснулись гребни волн!
Из придворных богоугодный мавляна Насир-аддин Омар, храбрость коего до того проявлялась лишь в отличном знании стихов Корана и четком изложении богословских изречений, наметил себе десятерых пленников. И он, дотоле даже ни единой овцы не заклавший, в тот день поспешил исполнить приказ Повелителя и всех десятерых индусов собственноручно предал мечу борцов за веру..."
- Так! - встрепенулся Тимур и прервал историка. Он одобрительно кивнул Гияс-аддину: - Ты хитро объяснил, почему мне пришлось их убить.
Он помолчал, обдумывая все читанное историком. Лицо его снова нахмурилось.
- А зачем написал, что я их убил? Вначале ты написал, что я убил жителей одного города; потом - другого; потом опять, об избиении жителей. Это было наказание, а не избиение. Мы сжигали города, мы наказывали жителей, но не это было нашей целью в походах! Потом об этих пленных... Зачем?
Гияс-аддин бормотал, оправдываясь:
- Я ведь по вашему повелению, о великий государь! Я взял за основу записи Насир-аддина Омара, ибо вам было угодно заметить, что те записи показались вам слишком краткими! Поелику прежде я был погружен в изучение богословия...
Тимур строго сказал:
- Когда повар готовит обед, у него и нож и руки бывают в крови и в сале. А судят о поваре по кушанью на блюде, а не по крови на его ноже! А?
Гияс-аддин поспешил восхититься:
- Истинно так, о великий государь!
- То-то! - успокоился Тимур. - Лучше пиши о боге. О вере! Незачем твоему высокому уму падать в земную пыль.
Гияс-аддин ничего не находил ни в оправдание себе, ни в объяснение своей книги.
Тимур, не снимая книги с подставки, закрыл ее.
- Оставь нам свое сочинение: мы дочитаем его... потом.
Гияс-аддин, не решаясь больше прикоснуться к своей книге, отодвинулся от нее.
Не сводя с нее глаз, встал, и непонятно было кому, повелителю или этой своей книге, так низко-низко он поклонился, прежде чем выйти отсюда навсегда.
Тимур приказал Улугбеку убрать книгу, а Халиля послал распорядиться, чтобы слуги несли обед.
- Будем судить о поваре по кушанью на блюде! Понял? - сказал он Улугбеку.
Мальчик бережно вкладывал искусно переплетенную книгу в шелковый чехол, оставленный историком вместе с книгой, и промолчал.
Во все это время придворные еще толпились на переднем дворе и на крыльце, ожидая, не утихнет ли печаль повелителя и не призовет ли он их к себе.
Но их он не звал.
Он велел провести к себе армянского купца Геворка Пушка, ожидавшего своего времени где-то на задворках Синего Дворца.
Девятая глава
КУПЦЫ
В тот предрассветный час, когда Мухаммед-Султан еще мылся на краю своего восьмиугольного водоема, со всего города уже спешили к базару торговые люди, купцы, перекупщики, ремесленники.
Спешили, пробегая по тесным щелям глиняных переулков, пересекая перекрестки, где над водоемами склонялись деревья и взлетали горлинки.
Бежали мимо мечетей, где верующие уже ждали призыва к первой молитве.
Спешили к своим лавчонкам, чтобы, наскоро обменявшись приветами или, с нарочитой медлительностью, почтительными поклонами, поскорей взглянуть на товары, разложить их к началу торговли, поделиться с соседями новостями и мнениями о минувшей ночи, обсудить виды на предстоящий день.
Минувшая ночь всех взволновала. Даже и те, кто безмятежно проспал все голоса и суету этой ночи, даже и они уже знали: в Синем Дворце что-то случилось, был там совет до утра, куда-то мчались гонцы оттуда, огни пылали там всю ночь...
Говорили: какой-то оборванный чужеземец кричал у городских ворот, требуя допуска к повелителю. Но никто не знал, что за человек это был и откуда, - оставалось лишь гадать и догадываться. И каждый гадал по-своему, и каждый придумывал всему этому такое объяснение, от которого одних обуревала радость, а других пробирала дрожь.
В базарных рядах, кроме хозяев, еще никого не было, - даже караульные еще только поднимались с ночных подстилок, поеживаясь от утренней прохлады, позевывая, потуже запахиваясь в свои латаные халаты. Купцы шептались друг с другом, отводя собеседника от любопытных ушей в сторонку.
Каждый торопился разгадать, думая не столько о том, что миновало ночью, сколько о том, как откликнется эта ночь на дневных делах. А когда человек торопится с разгадкой, редко она дается человеку: трудную задачу легко решать в покое, а в суете и к легкой задаче не подберешь ключа.
- Человек ночью стучался в город. Стражи не хотели пускать, да пришлось: он этакое шепнул, что пришлось!
- А по виду что за человек?
- Сказывают, ничего не разберешь: весь волосат, под волосами - ни лица, ни голоса - ничего! Взяли его, допустили к самому повелителю. А человек тот весь ободран, весь в крови! И началось! Оттуда - гонцы; туда полководцы. Огни пылают; кони ржут; боевые трубы...