Оба молчали.
Но молоток у калитки звякнул, и во двор вошли двое неизвестных Назару. Один был худ, мал, кривоног, очень подвижен, но, видно, ловок и крепок, хотя было ему не менее пятидесяти лет.
Реденькая русая бородка его почему-то была сдвинута набок, росла ли она так, набекрень, отгладил ли он ее так, но от нее и все его лицо казалось склоненным набок, будто он все время во что-то вслушивался или вдумывался, во что-то очень важное для него.
И когда хриповатым голосом он заговорил, и тогда казалось, что, говоря, он продолжает во что-то вслушиваться, сощурив маленькие глаза.
С ним пришел рослый человек, прямой, плотный, с густой длинной бородой, которая казалась слишком большой для его молодого лица, словно чужая, подвешенная. Он внес двух связанных пестрых кур, мотавших головами около его каблуков; отдал кур мальчику и отошел к Борису. А старший вошел, словно сразу всех увидел. Приложив руку к сердцу, он опустился на корточки возле больного и, встретив взгляд Мусы, долго смотрел в этот большой, пытливый глаз. Между ними, пожалуй, шел разговор, очень значительный для обоих, если можно называть разговором эти, так понимающие друг друга, их взгляды.
Наконец гость прохрипел:
- Потерпи, Муса. Заживает.
- Терплю.
- Заживает, я вяжу.
- Терплю.
- Наше дело терпеть. Стиснуть зубы и терпеть.
- За то и терплю.
- Пускай! Зато они задумаются, когда увидят, сколь мы выносливы, сколь тверды. Ты их отхлестал, а не они тебя! Спина заживет, а их твердость шатнется.
Потом он повернулся к Назару:
- Я вас знаю, мастер.
Он протянул руку к руке Назара.
Скользнув ладонью по сухой, горячей, быстрой руке, Назар удивился:
- Откуда?
- Вот, от Мусы.
Но Муса думал о словах гостя, тихо бормоча:
- Шатнется? А не разгорится ли ярость, свирепость их? Свирепость их нам страшней, чем их твердость. Твердость - дело ихнее, а свирепость на нас сорвут.
- А в диковину ль нам их свирепость?
- В диковину ль? Нет, мы на все готовы. В прежние годы потому и звали нас висельниками.
- Не нас, дядя Муса. Сами мы так себя называли. Когда мы шли на борьбу, мы клялись либо изгнать монголов с отчей земли, либо погибнуть на виселицах. Загодя обрекали себя не на пир, а на виселицу, только б своей дорогой идти. Своей!
И гость объяснил Назару:
- Мы назывались висельниками, сарбадарами. Это персидское слово. Вот Муса - перс, это его слово.
- Хотя и не наше: это по-таджикски - сарбадар, а по-персидски сербедар, по-джагатайски - асилян... Или как? Разве дело в том, как сказать слово? Дело в том, как его понимать. Верно?
- Верно, дядя Муса!
- Так... - задумался Назар, - так... Мы вот тоже... объединялись супротив монголов. Только мы идем не отдельными общинами, а всем народом.
Гость покосился на Бориса:
- Это кто с вами, брат Назар? Мы говорим, говорим, а не знаю...
- Был ученик, теперь подручный. Не сомневайтесь: я бы вас остерег.
- Не обижайтесь, - повернулся гость к Борису, - мы говорим, говорим, а ведь это не всякому скажешь.
- У нас с дядей Назаром жизнь одна, - ответил Борис.
- Одна? Истинно. И мы были народом, брат Назар! Пахари, ремесленники, садовники, рабы, городская голытьба, весь простой народ. Были с нами и многие из купцов, и книжные люди, вроде сына мавляны. Но мы шли за Абу-Бекром Келави. Это был простой человек, трепальщик хлопка. А тот бородатый, - показал гость на своего спутника, севшего на землю у стены рядом с Борисом, - это Хасан-ходжа, сын того сына мавляны. Но мы шли за Абу-Бекром Келави.
Хасан-ходжа проворчал:
- Мой отец не виноват, когда Тимур казнил Абу-Бекра, а моего отца пощадил. Отец был со всеми.
- Со всеми, и хорошо бился. Мне тогда семнадцати лет еще не было, а я его запомнил: хорошо бился. Но ведь он был среди своих, с нами говорил мало. С нами был Келави, а твой отец - с купцами, с учениками из мадрасы, с муллами, которые боялись монголов...
- Когда это было? - спросил Назар.
- Тридцать пятый год идет с тех пор.
- С монголами бились?
- С ними. Тогда по всей нашей земле самоуправствовали монголы. Не было от них житья. Ни ремесленному люду, - нас заставляли, как рабов, работать, голодом морили. Ни земледельцам, - у них поля скотом травили, не давали урожай собрать, а кто соберет, тем даже на семена зернышка не оставляли. Ни купцам, которые помельче, - у них брали, что понравится, задаром; из города выехать за товаром не пускали. Большим купцам давали пропуск за большие деньги, тем был расчет от такого порядка: все караванные пути к рукам прибрали, а простым купцам стало невмоготу. Города запустели, нечего есть стало в городах. Негде стало на лепешку заработать.
- Так и у нас было! - кивнул Назар.
- Вот мы и перемолвились промеж собой, ремесло с ремеслом, город с городом, по всей стране, по соседним странам, куда дошли монголы, со всеми теми людьми. И поклялись: лучше на виселицах сдохнуть, чем под монголами жить...
- Как у нас!.. - повторил Назар.
- Истинно: как у вас.
- А разве про нас слыхали? - удивился Назар.
- Слыхали: мы во все стороны поглядываем, где кто и где как.
Гость начал было говорить дальше, но, глянув своим острым взглядом в глаза Назару, добавил:
- Знаем про вас, потому и говорим при вас.
И возвратился к рассказу:
- К нам тогда и пришел дядя Муса. Из Сабзавара, у них там свое царство было, сарбадарское...
- Из Сябзевара, по-нашему, - поправил Муса, - из Хорасана.
- Дядя Муса тогда помоложе был...
- Двадцати лет! - подтвердил Муса.
- И смело бился!
Назар спросил:
- А как же до боя дошло? Как с силами собрались? Одно дело - словами перекинуться, другое дело - войском стать.
- Истинно: войском собраться не просто было. Наши амиры с монголами ладили. На службу к монголам шли. А войском амиры правили, других войск не было. Поначалу мы исподволь боролись. Исподволь, но повсюду. То застигнем в деревне слабый отряд, - порежем грабителей. То в пустой улице встретим двоих-троих, - проткнем их в спину. Искали мы себе воеводу, да они все затаились, к монголам припали. И сам Тимур служил у монгола, у хана, у Кутлуг-Тимура. Вроде визиря он у хана был. Но мы стояли на своем: мы знали, как такие, вроде нас, борются с чужим игом. Ведь вон у них, в Хорасане, еще лет за тридцать до нас сильное войско собралось. Отбились от нашествия, прогнали монголов, прогнали и всех, кто монголам мирволил, больших купцов прогнали с базаров, больших хозяев прогнали с земель. Понизили налог с народа, рабов допустили в войске служить, оружие рабам доверили, а случалось отличиться рабу, от неволи освобождали, возвышали, ставили начальником над воинами. Это большая сила была, а нам - великий пример. Они в главном своем городе, в Сябзеваре, по-ихнему, правителя себе избрали. Яхья-ходжу...