К концу второй смены блюд их a parte [Разговор между собой (лат.).] был нарушен перебранкой между двумя гостями.
- Это ложь! - кричал шевалье де Ренси.
- Ложь? - переспросил Водрейль, и его лицо, и без того бледное, стало совсем как у мертвеца.
- Я не знаю более добродетельной, более целомудренной женщины, - продолжал шевалье.
Водрейль ехидно усмехнулся и пожал плечами. Сейчас все взоры были обращены на участников этой сцены; каждый, соблюдая молчаливый нейтралитет, как будто ждал, чем кончится размолвка.
- Что такое, господа? Почему вы так шумите? - спросил капитан, готовый, как всегда, пресечь малейшее поползновение нарушить мир.
- Да вот наш друг шевалье уверяет, будто его любовница Силери - целомудренная женщина, - хладнокровно начал объяснять Бевиль, - а наш друг Водрейль уверяет, что нет и что он за ней кое-что знает.
Последовавший за этим взрыв хохота подлил масла в огонь, и Ренси, бешено сверкая глазами, взглянул на Водрейля и Бевиля.
- Я могу показать ее письма, - сказал Водрейль.
- Только попробуй! - крикнул шевалье.
- Ну что ж, - сказал Водрейль и злобно усмехнулся. - Я сейчас прочту этим господам одно из ее писем. Уж верно, они знают ее почерк не хуже меня - ведь я вовсе не претендую на то, что я единственный, кто имеет счастье получать от нее записки и пользоваться ее благоволением. Вот записка, которую она мне прислала не далее как сегодня.
Он сделал вид, будто нащупывает в кармане письмо.
- Заткни свою лживую глотку!
Стол был широк, и рука барона не могла дотянуться до шевалье, сидевшего как раз напротив него.
- Я тебе сейчас докажу, что лжешь ты, и ты этим доказательством подавишься! - крикнул он и швырнул ему в голову бутылку.
Ренси увернулся и, второпях опрокинув стул, бросился к стене за шпагой.
Все вскочили: одни - чтобы разнять повздоривших, другие - чтобы отойти в сторонку.
- Перестаньте! Вы с ума сошли! - крикнул Жорж и стал перед бароном, который был к нему ближе всех. - Подобает ли друзьям драться из-за какой-то несчастной бабенки?
- Запустить бутылкой в голову - это все равно что дать пощечину, - рассудительно заметил Бевиль. - А ну, дружок шевалье, шпагу наголо!
- Не мешайте! Не мешайте! Освободите место! - закричали почти все гости.
- Эй, Жано, затвори двери! - лениво проговорил привыкший к подобным сценам хозяин Мавра. - Чего доброго, явится дозор, а от него и господам помеха, и чести моего заведения урон.
- И вы будете драться в таверне, как пьяные ландскнехты? - стараясь оттянуть время, продолжал Жорж. - Отложите хоть на завтра.
- На завтра так на завтра, - сказал Ренси и совсем уж было собрался вложить шпагу в ножны.
- Наш маленький шевалье трусит, - сказал Водрейль.
Тут Ренси, растолкав всех, кто стоял у него на дороге, кинулся на своего обидчика. Оба дрались яростно. Но Водрейль успел тщательно завернуть левую руку в салфетку и теперь ловко этим пользовался, когда ему нужно было парировать рубящие удары, а Ренси не позаботился о том, чтобы принять эту предосторожность, и при первых же выпадах был ранен в левую руку. Дрался он, однако ж, храбро и наконец крикнул лакею, чтобы тот подал ему кинжал. Бевиль, остановив лакея, сказал, что раз у Водрейля нет кинжала, то и противник не должен к нему прибегать. Друзья шевалье возразили, произошел крупный разговор, и дуэль, без сомнения, превратилась бы в потасовку, если бы Водрейль не положил этому конец: он опасно ранил противника в грудь и тот упал. Тогда Водрейль проворно наступил на шпагу Ренси, чтобы тот не мог поднять ее, и уже занес над ним свою шпагу, намереваясь добить раненого. Правила дуэли допускали подобное зверство.
- Убивать безоружного противника! - воскликнул Жорж и выхватил у Водрейля шпагу.
Рана, которую Водрейль нанес шевалье, была не смертельна, но крови он потерял много. Ему натуго перевязали рану салфетками, и во время перевязки он, смеясь неестественным смехом, бормотал, что поединок еще не кончен.
Немного погодя явились лекарь и монах; некоторое время они препирались из-за раненого. Хирург все же одолел; он приказал доставить больного на берег Сены, а оттуда довез шевалье в лодке до его дома.
Лакеи уносили перепачканные в крови салфетки, замывали кровавые пятна на полу, а другие тем временем ставили новые бутылки на стол. Водрейль тщательно вытер шпагу, вложил ее в ножны, перекрестился, а затем, как ни в чем не бывало, достал из кармана письмо. Попросив друзей не шуметь, он прочел первую строку, и ее покрыл громовой хохот собравшихся:
"Мой дорогой! Этот несносный шевалье, который мне надоел..."