– Ну, разве можно так мало доверять госпоже фортуне! – заметил Блад.
– Мы просто отсалютуем им флагом в знак того, что торопимся заняться каким-то другим делом. По виду мы – истинные испанцы. В этой испанской сбруе нас с Хагторпом не отличишь от кастильцев даже в подзорную трубу. А нам давно пора бы посмотреть, как идут дела у хитроумного Истерлинга. На мой взгляд, пришло время познакомиться с ним поближе.
Если сторожевой корабль и был удивлен тем, что фрегат, которому он помог разделаться с пиратским шлюпом, удаляется столь бесцеремонно, то заподозрить, как в действительности обстоит дело, он все же не мог. И его капитан, рассудив, что фрегат спешит куда-то по своей надобности, да и сам торопясь взять в плен команду "Бонавентуры", не сделал никакой попытки погнаться за "Синко Льягас".
И вот спустя два часа капитан Истерлинг, задержавшийся в ожидании Чарда неподалеку от берега между мысом Рафаэль и мысом Энганьо, с удивлением и ужасом увидел, что к нему стремительно приближается красный корабль Питера Блада.
Он уже давно внимательно и с некоторой тревогой прислушивался к далеким залпам, однако, когда они прекратились, сделал вывод, что "Синко Льягас" захвачен. Теперь же, увидев, как этот фрегат, целый и невредимый, быстро режет волны, он не мог поверить своим глазам. Что случилось с Чардом? "Бонавентуры" не было видно. Неужто Чард совершил какой-то глупейший промах и позволил капитану Бладу утопить себя?
Однако другие куда более неприятные размышления вскоре заслонили эти мысли. Каковы могут быть намерения этого проклятого каторжника-доктора? Будь у Истерлинга возможность пойти на абордаж, он не опасался бы ничего, потому что даже его призовая команда на "Санта-Барбаре" вдвое превосходила численностью экипаж Блада. Но как подвести искалеченный галион вплотную к борту "Синко Льягас", если Блад будет этому препятствовать? Если же после своей схватки с "Бонавентурой" Блад замыслил недоброе, то "Санта-Барбара" станет беспомощной мишенью для его пушек.
Эти соображения, достаточно гнетущие сами по себе, довели Истерлинга до исступления, когда он вспомнил, какой груз лежит в трюме корабля. Как видно, фортуна вовсе не была к нему милостива, а лишь посмеялась над ним, позволив захватить то, что ему не суждено было удержать.
И тут, словно всех этих бед было еще мало, взбунтовалась призовая команда. Предводительствуемые негодяем по имени Ганнинг, отличавшимся почти таким же гигантским ростом и такой же жестокостью, как сам Истерлинг, матросы с яростью обрушились на своего капитана, проклиная его чрезмерную слепую алчность, которая ввергла их в беду: угроза смерти или плена казалась им особенно горькой при мысли о богатстве, доставшемся им на столь краткий срок. Захватив такой приз, Истерлинг не имел права рисковать, кричали матросы, он должен был бы удержать "Бонавентуру" при себе для охраны и не зариться на "Синко Льягас" с его пустыми трюмами. Команда злобно осыпала капитана упреками, на которые он, сознавая их справедливость, мог ответить только ругательствами, что он и не преминул сделать.
Пока длилась эта перепалка, "Синко Льягас" подошел совсем близко, и помощник Истерлинга крикнул ему, что фрегат поднял какие-то сигналы. Это было требование: капитану "Санта-Барбары" предлагалось немедленно явиться на "Синко Льягас".
Истерлинг перетрусил. Его багровые щеки побледнели, толстые губы стали лиловыми. Пусть доктор Блад проваливает ко всем чертям, заявил он. Однако матросы заверили капитана, что они отправят к чертям его самого, если он не подчинится, и притом без промедления.
Блад не может знать, какой груз везет "СантаБарбара", напомнил капитану Ганнинг, и, значит, есть еще надежда, что этот каторжник поддастся убеждениям и позволит галиону спокойно продолжать свой путь.
Одна из пушек "Синко Льягас" рявкнула, и над носом "Санта-Барбары" просвистело ядро – это было предупреждение. Его оказалось вполне достаточно. Ганнинг оттолкнул помощника, сам встал у руля и положил корабль в дрейф, показывая, что подчиняется приказу. После этого пираты спустили ялик, куда спрыгнуло шесть гребцов, а затем Ганнинг, угрожая Истерлингу пистолетом, принудил его последовать за ними.
И когда через несколько минут Истерлинг поднялся на шкафут "Синко Льягас", лежащего в дрейфе на расстоянии кабельтова от "Санта-Барбары", в его глазах был ад, а в душе – ужас. Навстречу ему шагнул презренный докторишка, высокий и стройный, в испанском панцире и каске. Позади него стояли Хагторп и еще шестеро человек из его команды. На губах Блада играла чуть заметная усмешка.
– Наконец-то, капитан, вы стоите там, куда так давно стремились, – на палубе "Синко Льягас".
В ответ на эту насмешку Истерлинг только гневно буркнул что-то. Его мощные кулаки сжимались и разжимались, будто ему не терпелось схватить за горло издевавшегося над ним ирландца. Капитан Блад продолжал:
– Никогда не следует зариться на то, что не по зубам, капитан. Вы не первый, кто в результате оказывается с пустыми руками. Ваш "Бонавентура" был прекрасным быстроходным шлюпом. Казалось бы, вы могли быть им довольны. Жаль, что он больше не будет плавать. Ведь он затонул или, вернее, затонет, когда поднимется прилив. – Внезапно он спросил резко: –Сколько у вас человек?
Ему пришлось повторить этот вопрос, и лишь тогда Истерлинг угрюмо ответил, что на борту "Санта-Барбары" находится сорок человек.
– А сколько у вас шлюпок?
– Три, считая ялик.
– Ну, этого должно хватить для ваших людей. Прикажите им спуститься в шлюпки, и немедленно, если вам дорога их жизнь. Через пятнадцать минут я открою по галиону огонь и потоплю его. Я вынужден так поступить, потому что у меня не хватит людей, чтобы послать на него призовую команду, а оставить его на плаву – значит позволить вам продолжать разбойничать. Истерлинг яростно запротестовал, перемежая возражения жалобами. Он указывал на то, какими опасностями грозит ему и его людям высадка на Эспаньолу. Но Блад перебил его: