– Надо было предупредить меня сразу после вызова полиции, я бы тут же вмешался.
– Полицию вызвала не я! Кажется, этим занялись соседи. Когда я увидела её висящей на люстре – она так её любила, – то, похоже, закричала и упала… Это, наверное, переполошило соседей… Другого объяснения не нахожу.
Меня взяло сомнение.
– Почему столь поздний визит?
– Не знаю, хотелось поговорить с ней, объясниться…
– Но ты мне сама сказала, что она находится на лечении сном. Как ты вошла к ней?
– У меня есть ключ, как у нее мой! Мы давно так уговорились. Ах нет, в действительности я хотела показать господину Ван Шпрунтцу Ван Донгена Электры. Он обожает голландскую живопись.
– Значит, ты была с ним?
– Ну да, я же тебе сказала.
Это меняет всё. Зная, что ее подруга в полном отпаде в клинике, Эмильена не находит ничего лучшего, как потрахаться со своим голландцем в пустой квартире. Неудача, она натыкается на труп подруги. Потом прибывает полиция.
– Но тебя полиция отпустила, и ты вернулась домой.
Она распрямляется, как пружина.
– И это все, что ты можешь сказать? Электра умерла при ужасных обстоятельствах, полиция допрашивает меня целых два часа, Ван Шпрунтц задержан…
– Послушай, – говорю я, вставая и направляясь в ванную. – В этот час ничего сделать нельзя. Вернее, одно. Проглоти это и запей водой. А завтра решим, как быть.
6. Пятый допрос
Являюсь на работу с опозданием из-за посещения комиссара и короткого разговора с прокурором Республики. Недовольные выражения их лиц красноречивее слов сообщают о неприятностях, связанных с этим делом. Подозрительное самоубийство. Компаньон находился на месте преступления с клиентом-любовником. Отягощающее обстоятельство – полицию вызвали не моя жена, не Ван Хренятина, а соседи.
Полицейские нашли покойную на полу – Ван Штрумпф снял её с люстры (неловкий поступок, который свидетельствует о его невиновности, подчеркиваю я, не встретив ни малейшей поддержки), – а Ван Донген лежал на кровати в спальной (что также ничего не доказывает, сообщил я тем же добродетельным тоном, хотя кое-что это доказывает – Эмильена и Ван Штукен понеслись прямо в спальню, даже не заглянув в гостиную, где висела Электра).
Грязное дело, весьма грязное дело, свидетельствуют выражения лиц облеченных властью чиновников. Каждый из них с жалостью и едва скрытым презрением смотрит на меня. Я их понимаю. Не очень-то подходит следователю быть женатым на женщине, замешанной в гнусном убийстве, закамуфлированном под самоубийство. К тому же, сообщает мне комиссар, свидетели рассказывают о жуткой ссоре компаньонов накануне, причина которой неизвестна.
Уходя из дома, я не стал будить Эмильену. Пробуждение у нее будет тяжелым.
Возвращаюсь к работе. Обвиняемый смотрит на меня со спокойным вызовом, который мне так еще и не удалось принять. В конце концов, клиент у меня не такой уж неприятный. Непонятный, но не неприятный. Никаких заявлений прессе, никакого адвоката, никаких неоправданных требований. Что он сказал бы, узнав о моем поступке? А мадам Жильбер… Я сдерживаю улыбку. Вчера я еще был невиновен. Происшедшее кажется мне адской махинацией. И самое худшее в том, что я здесь в общем ни при чем… Кто мог предвидеть, что Эмильена и её толстый мудак-голландец понесутся трахаться к Электре? Наверное, я… Я знаю Эмильену. Выбор места был ограничен. Эмильена любит устраиваться с удобствами…
Честно говоря, обстоятельства сложились очень странно, а главное – сами по себе.
Мадам Жильбер покашливает. Я с извинением улыбаюсь обвиняемому и секретарю и возвращаюсь к прошлому.
– Скажите, – спрашиваю я обвиняемого, наклонившись вперед, – когда вы убили свою жену, вы действительно хотели её убить?
Мой вопрос застает его врасплох.
– Конечно. Ведь она была моей женой!
Конечно. С одной стороны, ему сопутствовала удача там, где она отвернулась от меня, поскольку я убил двойника Эмильены. С другой стороны, он в тюрьме, а я нет.
– Не скрою, мы допросили ваших знакомых. Все они без исключения описывают вас как человека здравомыслящего, уравновешенного, любезного, умного. Доклад психиатра рисует вас таким же. Однако ваша сотрудница намекнула на супружеские трудности, хотя ничего не уточнила. Похоже, вы жаловались, не произнося ни слова жалобы.
– У меня нет привычки хвастаться своими неприятностями перед публикой, – гордо заявляет обвиняемый.
– Однако вы сделали именно это, разложив жену по банкам для варенья.
Ибо мы постоянно возвращаемся к одному тому же. Издевательства, пытки -это бывает. Ужасно, но не так уж редко. Но почему банки? Почему бы их не припрятать получше? В этой театральной постановке кроется тайна. Она частично рассеялась, но я по-прёжнему не знаю, почему совершил убийство он.
Со вчерашнего вечера, с прошедшей ночи мне кое-что открылось. Даже психически здоровый человек может убить без особых причин, просто и объяснимо. Я стал посвященным. УБИТЬ НЕ ТРУДНО. Мы с обвиняемым разделяем тайное знание. Хотя он и не знает этого, но частично стал моим сообщником.
– Вы должны были её сильно любить, чтобы обработать таким способом, – говорю я.
Мой вопрос приводит его в легкое замешательство.
– Скажем так, обработка, которой я её подверг, соответствует моему разочарованию.
Опять стена. Он больше ничего не скажет.
– Вижу необходимость прибегнуть к тщательному обыску вашего жилища, – заявляю я.
Его замешательство еще больше, чем от предыдущего вопроса.
– Вы всё перевернете вверх дном! К тому же это вам ничего не даст! Что вы собираетесь найти? Орудие преступления? Доказательства тому, что я сделал? Напоминаю, я вам все сказал, предоставил все доказательства. Что вам может дать обыск?
– Мне одному предоставлено судить о его своевременности, – холодно произношу я.
Он покорно пожимает плечами.
– В конце концов, если это вас развлекает… Это называется выбрасыванием денег налогоплательщиков в окно.
Впервые он шипит. Он ищет столкновения. Интересно. В какую болевую точку я попал, сам того не ведая? Любопытна эта внезапная интуиция, родившаяся во мне после того, как я совершил убийство. Не могу объяснить причины, по которым я решил провести обыск. Однако покорность обвиняемого меня не обманывает. Похоже на неумелое и запоздалое желание скрыть подлинное беспокойство. Каких открытий в саду или подвале он опасается? Новых трупов? Но разве не он сам сообщил об убийстве других женщин, хотя не удалось найти ни малейшего подтверждения этим преступлениям.
Когда я собираюсь отправиться домой, раздается телефонный звонок. Прокурор Республики просит меня зайти к нему в кабинет.
Он принимает меня без свидетелей и с участием в голосе сообщает, что открыто следствие против X. по поводу подозрительной смерти Электры и что он поручил вести его одному из моих коллег, следователю Брийару.
– Превосходный выбор, – киваю я. – Кроме того, должен заявить, господин прокурор, что ни я, ни моя жена не потерпим никакой снисходительности. Напротив, мое особое положение требует от меня строжайшего подчинения Закону.
– Это делает вам честь, – торжественно подчеркивает прокурор.
Он почти смущен тем, что вызвал меня.
– Я в полном распоряжении господина Брийара, – добавляю я.
– Не сомневаюсь, дорогой, не сомневаюсь. Из достоверных источников знаю, что он пока не собирается предъявлять обвинение. Ваша жена и её, гмм, клиент будут допрошены в качестве свидетелей. И всё до производства вскрытия.
– Понимаю, – говорю я тоном ничего не понимающего человека. – Мое почтение, господин прокурор.
– Насколько я знаю по слухам, – сообщаю я Эмильене по возвращении домой, – тебе обвинения предъявлено не будет. По крайней мере, сейчас.
Она дрожит то ли от ярости, то ли от страха. Не знаю. Со вчерашнего вечера произошли странные изменения и в физическом облике Эмильены, и в чувствах, которые я питаю к ней. Ее сходство с Электрой оказалось не обманом, не миражем, вызванным её паникой и моим сонным состоянием. В одну ночь, на моих глазах, она переступила роковой барьер сорока лет. Однако она по-прежнему хороша – полные сладострастные формы, тонкие черты лица, кожа… Изменения, которые я наблюдаю, относятся к пустякам. Слишком застывший взгляд, какая-то неловкость верхней части тела и лица, излишний макияж, чтобы скрыть бледность.