Руки мои дрожат, и я не могу унять их дрожь. Я всё еще не привык. И ощущаю себя, как в первый день, в первую минуту, когда узнал, что более четырех пятых жизни моей супруги скрыто от меня и останется скрыто навсегда. Чтобы успокоиться, я должен принять еще одну горячую ванну. Но мне вдруг становится противно. Никакой горячей ванны. Надо сделать другое. Нечто ИНОЕ. Голова перестает кружиться. Я впадаю в состояние замешательства или возбуждения. Какая-то слепая ярость, наплевательское отношение к последствиям и твердое убеждение, что успокоить меня могут лишь решительные действия.
Зачем одеваться перед тем, что я собираюсь сделать. Я иду в кухню, охваченный какой-то странной эйфорией. Быть может, в груди растет приятное ощущение, что я голым расхаживаю по собственной квартире и готовлюсь совершить чрезвычайный и непоправимый поступок. Наверное, похожее чувство охватывало камикадзе, когда они направлялись к своим начиненным динамитом самолетам. Банзай!
Я достаю из ящика кухонного стола тяжелый молоток, закругленный с одного конца и заточенный с другого. Идеальный инструмент, удобно лежащий в руке.
– Ты отжил свое, мой миленький, – бормочу я, направляясь в гостиную.
Первый удар почти не дает результата, отбит лишь кусочек цоколя. Но у меня достаточно времени. Лучше того – чем дольше и труднее будет выполнение поставленной задачи, тем полнее будет месть. Если надо, буду молотить по статуе всю ночь.
В замочной скважине поворачивается ключ. Я даже не оборачиваюсь. И продолжаю наносить размеренные удары. Хлопает дверь. Я слышу крики, ругательства, чувствую, как Эмильена бьет меня.
– Черт подери, вы с ума сошли! – за моей спиной раздается хриплый вопль. Голоса я не узнаю.
Я в растерянности оборачиваюсь. Это не Эмильена, а Электра. Ее выпученные глаза безостановочно перебегают со статуи на мое орудие, потом на мою обнаженную плоть.
– Черт подери, – повторяет она, – что вы делаете? Что с вами случилось? Вы хоть представляете, сколько дали за это произведение? Вы хотите нашего разорения?
Такими аргументами меня в чувство привести нельзя. Наверное, она понимает это, делает шаг вперед и пытается отнять молоток.
– Ну ладно, малышка Жан, успокойтесь, отдайте молоток.
Не знаю, что раздражает меня больше, ее осуждающий тон или желание указывать мне, что я обязан делать или не делать. Я действую инстинктивно, влепив ей левой рукой сильнейшую пощечину. Она с воем падает на спину, рот у нее в крови. Тонкие ноги, обтянутые почти коричневой кожей, бьют по воздуху, как паучьи лапы. Когда я наклоняюсь над ней, она выставляет вперед острые локти, защищая грудь и лицо. Я сажусь ей на грудь. Странно ощущать, как колотится ее сердце в груди под дорогим сатином платья. Я всем весом нажимаю ей на диафрагму. Она пытается меня оттолкнуть, бьет кулаками, упирается коленями мне в спину, дергает животом. Глупо и бессмысленно. Продвигаюсь немного вперед, зажимаю ее руки меж колен. Стараюсь поймать её взгляд. Она похожа на старую ощипанную ворону. Безжизненные пустые груди свисают по бокам, как гребень обезглавленного петуха. Глаза налиты кровью, черные десны. Она отчаянно хватает ртом воздух. Наконец-то естественная реакция. Она уже не боится за свой кошелек. Она боится за свою жизнь.
Поняв это, я прихожу в себя. И вдруг вижу весь ужас ситуации глазами следователя. Я совсем голым сижу на груди компаньона и лучшей подруги жены, старой сводни, способной испустить дух, если я не встану. Головокружение и возбуждение исчезли, на мои плечи обрушивается неимоверная усталость. Теперь всё кончено. Эмильена. Моя карьера. Моя жизнь. Я тяжело поднимаюсь, Электра хрипло каркает, конечности ее судорожно дергаются.
– Я огорчен, – начинаю я, ходя вокруг нее. – Приступ безумия. Я заплачу за испорченную одежду. Хотите воды или чего-нибудь покрепче?
Я говорю. Произношу любые слова, хотя уверен, что она не слышит меня. Она пытается приподняться. Я не решаюсь ей помочь, чтобы еще больше не напугать ее, но видя, как она теряет равновесие, протягиваю ей руку.
– Не трогайте меня! – визжит она.
Вопль меня успокаивает. Она не так уж пострадала. Но прижимает руки к телу, глаза расширены от ужаса или нехватки воздуха.
– Я огорчен, – повторяю я, – не знаю, что со мной случилось… Клянусь вам, всё кончено. Если хотите, я вас провожу.
– Я знала это, – хрипло бормочет она то ли в ужасе, то ли в ярости. – Я знала, что вы безумец. И всегда предупреждала Эмильену! "Будь осторожнее, он безумен!" Безумец и преступник! Вам достанется, когда я все расскажу! Вот увидите!
Меня загнали в угол.
– Прошу вас. Всё, что хотите, только не это. Умоляю вас.
Злая усмешка искажает её лицо. Она готова к мести.
Мне не поможет дальнейшее унижение перед ней. В моей голове проносятся самые дикие мысли. Бетонная скульптура пуста внутри, иначе она уже давно бы продавила пол. А если засунуть Электру внутрь? Грузчики увезут её далеко отсюда… Быть может, ее никогда не отыщут. Но она должна умереть… Даже в таком паническом состоянии духа я отступаю перед радикальным решением вопроса. Будь я еще в состоянии возбуждения… Но с удобством расположить ее в этой штуковине можно, если прежде… Мой взгляд останавливается на молотке, лежащем на полу между мной и этой женщиной.
Слишком загорелые щеки её сереют. Она сжимается, сидя на коленях.
– Убийца! – бессильно шипит она. – Убийца!
И тут у меня в голове вспыхивает дикая, сумасшедшая мысль. Нет, ничего не выйдет. Не могу поверить, что дело выгорит. А вдруг выгорит? Я знаю, что не могу её убить. Но у меня нет иного выхода, приму, я или нет безумное решение.
Я вдруг совершенно успокаиваюсь. Удивительно. Какой-то божественный мир снисходит на меня. Я чувствую себя столь крепким, неуязвимым и опасным, как и бетонное дерьмо, царящее в моей малой гостиной.
– Вы правы, Электра, – холодно подтверждаю я. – Я сейчас вас убью. Но если позволите, сначала отдеру вас в задницу.
Мне трудно произносить эти слова, но я заставляю себя произнести их вместо "содомизации". Это – часть плана.
– Будьте любезны развернуться лицом к стене, я затем встать на карачки, – предлагаю я. – Всё произойдет быстро, обещаю вам. Вы безумно возбуждаете меня. Еще ни разу эта сука Эмильена не приводила меня в подобное состояние.
Безгубый рот Электры открывается, потом конвульсивно захлопывается. Ей мало воздуха, её вот-вот хватит удар. Я делаю шаг вперед. Она отступает, её каблуки задевают за ковер, она едва не падает, с трудом удерживается на ногах, поворачивается и с пронзительным воем бросается вон. Хлопает дверь. Кончено. На время.
Я рассматриваю щербины на бетоне. Они едва заметны. Это устраивает меня. Электра, слава богу, застала меня в начале разрушительной работы. Кстати, а зачем она сюда явилась? Почему Эмильена дала ей ключ?
Прежде всего надо одеться, как можно быстрее и как можно изысканнее.
Едва я успел завязать галстук, как раздается звонок в дверь. Я очень спокоен. Это не Эмильена, у нее есть ключ, а если бы она звонила, то не спускала бы пальца с кнопки.
Два грузчика. Начинаю понимать. Эмильена поручила Электре заняться перевозкой скульптуры, пока она обделывает свои делишки вместе с Эдуардо, а может быть, и с жирной голландской свиньей.
– Господа?
Рабочий пониже подносит палец к каскетке.
– По поводу предмета, – говорит он.
– Вы имеете в виду скульптуру господина Эдуардо?
Они переглядываются.
– Вот именно. Пожалуйста, сюда.
Они входят, разматывая веревки и широкие ремни. Рабочий покрупнее присвистнул, увидев ОТЦА. Второй сглотнул слюну.