Джентльмен из «Интеллидженс сервис» исправно строчил корреспонденции в «Таймс». Видел он и виселицы, и дикие еврейские погромы, однако ни слова осуждения не нашел, изображая бандитов в виде борцов за свободу и демократию.
Любопытно, что даже белый полковник Лихачев, участвовавший в этом походе, опубликовал впоследствии свое «Открытое письмо Булак-Балаховичу».
«Я был с вами десять дней, и за это время вы совершили столько преступлений, что я оставил вас, убедившись, что вы подлый преступник, которому давно место на виселице», — писал Лихачев.
Даже Борис Савинков, также примкнувший к походу, счел нужным впоследствии рассказать о бессмысленных зверствах в своей повести «Конь вороной». Лишь утонченный и благовоспитанный Поль Дюкс полностью все принял, полностью все одобрил, а когда остатки банды были выброшены с Советской земли, спокойненько отправился к себе в Лондон.
Спустя два года съездил он в Румынию, затем снова посетил Польшу, побывал в Эстонии и в Латвии. Все кружил и кружил около советских границ, поджидал удобного случая. Заявился и в Гельсингфорс, навестил Голкипера. Вместе они проехали к пограничной реке Сестре, вместе вынюхивали, выглядывали, искали подходящую лазейку.
— Опасно это, — хмурился изрядно постаревший Голкипер. — Контрразведка у них дай боже, не схватили бы…
Хмурился и Поль Дюкс, обдумывал. Ужасно ему хотелось рискнуть и, пренебрегая опасностью, снова появиться в Ленинграде, в том самом городе, который помнил он еще блистательным императорским Санкт-Петербургом, а после голодающим и холодающим Петроградом. Независимо от ценности практических результатов, подобный вояж прибавил бы ему веса в глазах шефов «Интеллидженс сервис». К тому же и написать бы можно парочку сенсационных статей для «Таймс». Недурный заголовочек — «СТ-25 вернулся в красную Россию». Нарасхват бы газету покупали.
Очень ему хотелось, и все же останавливал страх. Живым предостережением топтался рядом с ним Голкипер. Не отговаривал, но и правды не считал нужным скрывать. Опасно это, чертовски опасно, запросто могут схватить. Уж кто-кто, а Голкипер-то знал обстановку. Который уж год сидел на этой границе и который уж раз сообщал начальству об очередных неудачах.
Не решившись на риск, Поль Дюкс укатил обратно в Лондон. Снова пописывал антисоветские статейки, хотя спрос на них заметно упал, затем отправился в большое лекционное турне по Америке и Канаде.
Осенью 1929 года он вновь появился в Румынии. Нежданно возникла благоприятная возможность. Бухарестские музыканты формировали оркестр для гастрольной поездки по СССР, а он, как-никак, считался небесталанным пианистом. Можно было проехаться с оркестром, посмотреть, быть может, восстановить кое-какие связи. Игра стоила свеч.
Но в последнюю минуту пришлось отменить и этот вояж. Оркестр, конечно, уехал, а он, сославшись на слабое здоровье, отказался от поездки.
— Вы меня зарезали без ножа, — укорял его на вокзале маленький толстенький импресарио. — Мы теперь вынуждены ехать с неполным составом…
— Сожалею, весьма сожалею, — извинялся он и простуженно кашлял.
Не объяснять же ему было настоящую причину! Ведь ехать при сложившихся обстоятельствах значило нарваться на верный провал. Уж если добрались чекисты до Юнги — стало быть, ситуация действительно неблагоприятная.
Юнга был старым знакомцем Поля Дюкса. Еще по Гельсингфорсу, еще по встречам у генерального консула Люме, когда Юнга всякий раз осведомлялся у него с понимающей усмешкой бывалого человека: «Ну как, не угодили в Чека?»
Десять лет — срок изрядный, и за это время Юнга, казалось бы, прочно устроил свои дела. Пустил корни, вошел в доверие начальства, даже продвигался по служебной лестнице. И Поль Дюкс рассчитывал на его помощь, готовясь в свой рискованный вояж с румынским оркестром.
До Юнги чекисты добирались постепенно.
В сентябре 1929 года, в туманное промозглое утро, на одной из пограничных застав было зарегистрировано нарушение Государственной границы. Это было несколько странное нарушение границы. Не объявлялось, как всегда, боевой тревоги, и вообще не было никакого шума. Никем не задержанный нарушитель спокойно забрался в глухую лесную чащобу, снял с себя серый маскировочный халат, закопал его в землю, переоделся в темную куртку из чертовой кожи, какие носили лесорубы, и на пригородном поезде уехал в Ленинград.
С этого утра каждый его шаг находился под неусыпным контролем чекистов. Профессор приходил на работу и первым делом внимательно читал сводку за минувшие сутки. Нередко ему звонили по ночам, докладывали о встречах и поездках незнакомца.