ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Если на пароходе стоят пушки, из них нужно стрелять. Для практики, хотя бы изредка. Чтобы предоставить такую возможность, и спешил к «Гюго» темно-синий американский военный катер, толкая перед собой сердитый, убегающий в стороны бурун.
— С чего они сейчас-то стрельбы задумали? — сказал Зотиков, лейтенант, начальник военной команды «Гюго». — Видимость плохая, дымка. Вот бы летом. Помните, товарищ капитан, когда в Такому ходили? Какая погода стояла!
— Не волнуйтесь, — отозвался Полетаев, разгуливая взад и вперед по мостику. — Это же не экзамен. Просто нам дают возможность пострелять, поучиться на настоящем артиллерийском полигоне.
Лейтенант поднял к глазам бинокль и забормотал вроде бы в ответ капитану, но, скорее, сам себе:
— Хорошо, солнце проглянуло...
Он долго не мог согнать с лица волнение, настороженно следил за тем, как к борту подвалил резвый катер, как по трапу начали подниматься люди, как Полетаев направился вниз, к себе в каюту, встречать гостей, и только когда хозяева полигона появились на мостике, вдруг переменился, развернул плечи и лихо представился, пояснил, что стрельбу будет вести он, лейтенант Зотиков.
Американские офицеры — один длинный, рыжеволосый, другой плотный, с бородкой, мягко облегавшей круглое лицо, — не были настроены столь официально: глаза и губы их еще хранили улыбки от разговора в капитанской каюте, и они разом вздрогнули, вытянулись в ответ на доклад Зотикова, а сопровождавший их капитан-лейтенант из советского представительства одобрительно подмигнул Полетаеву: «Ишь какой молодец!»
Полетаев хмыкнул и приказал вахтенному штурману ложиться на курс. Он вспомнил, как тревожился лейтенант и как сам успокаивал его, а теперь подумал, что действительно никак нельзя ударить в грязь лицом. Полетаев не ожидал, что на борт явятся офицеры довольно высокого ранга — кэптен, тот, рыжий, и коммандер, бородатый; считал, что будет достаточно лоцмана, чтобы указать границы полигона, и, хотя эти двое шутя тоже назвали себя лоцманами, только артиллерийскими, и привезли с собой служебную карту, было ясно, что стрельбам «Гюго» придается особое значение, наверное, их результаты запишут в какой-нибудь доклад или отчет, а возможно, и расскажут подробности журналистам — для пополнения хроники союзнических отношений.
Полетаев ходил, думал, а бородатый американец тем временем ловко прицеливался секстаном на еле видимый, затянутый мглой берег. То, что он определял место «Гюго» астрономическим прибором, а не по компасу, внушало уважение и к нему, так тщательно выполнявшему свои обязанности, и к району стрельб, существующему в таких точных границах, что их требуется обнаруживать секстаном.
Бородатый несколько раз спускался в штурманскую рубку, тщательно обшарил биноклем горизонт и учтиво сообщил Полетаеву: можно ложиться на боевой курс.
Полетаев оглядел стоящего в стороне, странно равнодушного с виду Зотикова, спросил, объявлено ли команде, чтобы по тревоге действовал только расчет кормового орудия, и, услышав глухое «да», кивнул вахтенному помощнику. Тотчас залился колокол громкого боя, и под его бодро-долгий звук сбивчиво затопали по палубе.
Бежали четверо, разных по росту, разношерстно одетых, и только одно объединяло их: одинаковые серые спасательные жилеты, наряд, положенный по любой тревоге: боевой, шлюпочной, пожарной. А немного погодя на краю банкета вырос Зотиков, и Полетаев удивился, что не заметил, как лейтенант скатился с мостика и как оказался на своем месте стреляющего.
— На румбе? — спросил Полетаев и приказал по телефону уже неподвластно самостоятельному лейтенанту: — Боевой пост шесть, открывайте огонь!
Зотиков на секунду оторвался от бинокля и посмотрел на орудие. Непривычно отвернутое, оно, казалось, сдвинуло, потащило за собой, изменило все вокруг. Кормовая мачта, ванты, стрелы, пологие ступени надстройки как бы насторожились, отдали себя в подчинение стальной трубе, которая жадно вглядывалась в даль, ища место, куда можно наконец выдохнуть быстролетный снаряд.
— Ле-евый борт, ку-урсовой угол сто двадцать! По-о щиту. При-цел девяносто, це-елик двадцать. Выстрел!
Хищно и звонко щелкнул замок. Ухнуло, ударило мощно слева и сзади, и обдало горячей волной, и оглушило до сладкого звона в ушах. На банкет шлепнулась пустая гильза, покатилась в сторону.
В бинокль было видно, как за щитом в косых лучах упавшего сквозь тучи солнца взметнулся фонтан — словно белый, фантастически выросший куст. Запах пороха щекотал ноздри, пьянил Зотикова. И еще громче, чем прежде, он подал команду. У щита снова вырос фантастический куст, и — о радость! — точно, как хотелось Зотикову, с недолетом. «Вилка, есть вилка», — твердил он про себя и пел, пел: