Вопрос «Как мы формируем власть?» есть вопрос ключевой. По какому пути пойдет страна — по пути взрыва или по пути веры в плодоношение демократии, которую нетрудно уничтожить собственными руками? Да не оставят нас здравость и рассудок. Всех вместе: рабочих, крестьян, интеллигентов. Во имя Отечества. Подумаем об этом.
Март 1991 года Еще никогда из сферы полезного труда не было такого изъятия трудового ресурса. Мы сходим с ума. Съезды, проходящие в три этапа, городские сессии, форумы народных депутатов, не уступающие по продолжительности кругосветному путешествию. И очереди — нескончаемая траурная лента, обрамляющая мир существующих, но не живущих. Стиль общения иной, в диапазоне вибрирующего звука, похожего на всеобъятное проклятие. И не надо искушать себя вопросом: у самого края стоим или уже миновали его? Еще летим в пропасть или кричим с глухого дна: «Помогите!» Оскорбительна роль поверженных, но это наша роль. Немыслимо! Парламент, на глазах которого страна идет вразнос, не в состоянии выполнить свою конституционную обязанность — отправить беспомощное правительство в отставку.
Нынче мы играем в президентские структуры. Правительство, или, согласно президентской лексике, кабинет, инспекции, наместники, телевидение, КГБ, МВД, консультативные и совещательные, координирующие и прогнозирующие, короче — все мы при президенте. Республики, государство, народы. Такая нынче у нас жизнь. Для всякой власти реформа управления есть поиск путей сохранения власти. Президентские поиски счастливой формулы — из этой же природы. Задача упрощена до предела. Спасем власть — значит спасем страну. Рецидив почти монархического мышления. В нашей ситуации истина внизу: спасем страну — восторжествует достойная этой страны власть.
Мы сентиментальны. Никуда не денешься, мы такие. Именно сентиментализм — причинная среда всех облагораживающих власть мистификаций.
Общество, застигнутое врасплох очередной новацией президента, задает себе мучительный вопрос: о чем думал президент, когда поднимался на трибуну сессии Верховного Совета с докладом, лишающим нас всяческих надежд? Или когда поддерживал программу «500 дней», а затем от неё отвернулся? Или когда создавал президентский совет и требовал под эту идею изменения конституции — и парламент послушно внес эти изменения, а затем через восемь месяцев идея совета президенту разонравилась, и он его упразднил. И опять потребовал изменения конституции, и парламент, подвластный капризу президента, снова с ним согласился.
Так все-таки, о чем думал Президент, когда…
Однажды в череде таких вот непредсказуемостей президент высказался о своей предрасположенности к идее левоцентристского блока. По этому поводу депутат Мурашев произнес идеалистическую фразу: «Нам не дано предугадать, о чем думал Горбачев». Еще была остаточная вера, и демократы гнали от себя чувство растерянности. Я часто вспоминаю эту фразу Аркадия Мурашева и спрашиваю себя: «А почему, собственно, мы должны разгадывать указы президента, искать скрытый замысел?» Мы неисправимы, безмерна вера сограждан в доброго и умного царя. Нам стыдно признаться, что нас одурачили. Мы непременно скажем: «Замысел был замечательным — воплощение подкачало». И в 1917-м, и в 1922-м, и в 1956-м, и в 1964-м, и в 1985-м.
Этого у нас не отнять, начинаем красиво. «А был ли мальчик?» Был ли президент демократом? Полагаю, что нет.
Уставший от тупоумия и партократии человек. Фамилия, имя, отчество: Горбачев Михаил Сергеевич. Он пошел влево не в силу убеждений, а по причине крайней несимпатичности и ограниченности соратников, с которыми оказался за одним столом президиума. Его раздражал генерал, который сопровождал Брежнева вплоть до трибуны съезда, куда и помогал ему взобраться. Его раздражал «серый кардинал» Суслов. А затем — канцелярский корифей, возомнивший себя идеологом, — Черненко. Нормальная реакция нормального человека. Если это раздражало и угнетало всех, это должно было раздражать и Горбачева. Все-таки юрфак, все-таки МГУ.